Великая Французская революция

 

Одни авторы уверены, что  Декларацию надо изменить, и делают, например, такие выводы: так как  народ, будучи притесненным, не утверждал  никаких законов, то все декреты  с момента принятия Конституции  считаются недействительными. В  принципе же статьи о праве на восстание "не нужны при хорошем управлении и могут разжечь гражданскую  войну". Против сохранения права  на восстание говорило и то, что  оно, с точки зрения авторов одной  из петиций в Конвент, все равно  не соблюдалось при якобинцах. Предлагалось также вместо того, чтобы прибегать  к восстанию, предусмотреть механизм отзыва депутатов.

 

Другие авторы пытались лишь подкорректировать текст Декларации прав 1793 года. Восстание допустимо, считает один из них, но только если правительство нарушит конституцию. Второй уверен в необходимости пояснить, в каком случае и в какой  форме возможно восстание.

 

Была и третья, наиболее радикальная точка зрения: может  быть Декларация прав и вовсе не нужна? Почему с начала революции  предлагается уже третья декларация прав? - задает вопрос один из корреспондентов  Комиссии. И отвечает: потому, что  метафизические идеи каждый выражает по-своему. Но тогда надо ли вообще морочить людям голову?

 

Конвент также обсуждал вопрос о необходимости Декларации прав. Однако члены Комиссии сумели настоять на своем: из нее были исключены наиболее "опасные" статьи, но сама она не только была сохранена, но и дополнена еще одним текстом - Декларацией обязанностей, что тоже не раз предлагалось в получаемых Комиссией проектах.

 

Не меньше споров вызывало и будущее государственное устройство Франции. Связанная с ним корреспонденция  Комиссии также достаточно четко  делится на две части, но уже по иному принципу: поступившая до 5 мессидора (программной речи Буасси д'Англа) и после этой даты.

 

Авторам, работавшим в жерминале-прериале, до выступления Буасси д'Англа, нередко  приходилось так или иначе  обосновывать необходимость пересмотра если не всей якобинской конституции, то хотя бы некоторых ее статей, поскольку  тогда еще эту конституцию  никто не отменял. И если в разделе  о правах человека в первую очередь  речь шла о праве на восстание, то в достаточно большом количестве проектов, появившихся до начала открытия официальной дискуссии, вообще говорится  о невозможности организовать систему  утверждения законов в соответствии с Конституцией 1793 года.

 

Возражения строились  по нескольким линиям. Многие авторы считали  предусмотренный Конституцией 1793 года срок в 40 дней для обсуждения законов  в первичных собраниях нереальным, учитывая, что законопроекту надо было еще дойти из Парижа в провинцию, а там необходимо было заранее  объявить о созыве первичных собраний. Таким образом, народное обсуждение законов превращалось бы в чистую фикцию. С другой стороны, казалась малопривлекательной сама идея обсуждения законов в первичных собраниях, которым реально не хватило бы для этого ни времени, ни компетентности, особенно если учесть, что по конституции  они еще должны были заниматься и  многими другими вопросами.

 

Для исправления этой ситуации предлагалось несколько вариантов. Авторы первого из них исходили из того, что система принципиально  верна - надо лишь ее улучшить. Для этого  можно либо организовать специальные  дискуссионные клубы, в которых  собирались бы замечания и подписывались  петиции, либо создавать особые комиссии при первичных собраниях для  более глубокого анализа законопроектов. Наконец, если считать прямую санкцию  народа необходимой, собирать первичные  собрания достаточно редко, например, раз в год для утверждения  всего, что за это время успел  принять Законодательный корпус.

 

Второй путь в рамках этого  же варианта - организовать как можно  более тщательное обсуждение законов  парламентом.

 

 

Предлагался и другой вариант: за народом нужно сохранить право  высказываться по законам лишь в  случае крайней необходимости. Например, когда исполнительная власть отказывается их санкционировать.

 

Третий вариант уже  и вовсе обходился без утверждения  законов первичными собраниями. Те же, кто считал подобный шаг слишком  смелым, придумывали к системе, предписанной Конституцией 1793 года, какие-либо украшения, принципиально не меняющее ее работу. Например, предлагали, чтобы первые два года закон считался временным, а народ в это время мог  посылать петиции, если он чем-то недоволен. В то же время нельзя не сказать, что и после речи Буасси д'Англа  продолжали идти письма, рассматривающие  в качестве неотъемлемого право  народа как обладать законодательной  инициативой, так и утверждать законопроекты. В этом плане работа первичных  собраний рассматривается именно как  способ выразить депутатам волю народа.

 

В итоге по Конституции III года единственная возможность для  первичных собраний повлиять на законодательство сводилась лишь к подаче петиций, а также к теоретической возможности  провести выборщиков и депутатов, разделяющих  их точку зрения. Дебатировался и  вопрос о том, как следует назвать  будущие органы государственной  власти. Слово "сенат", лидирует среди  предлагаемых названий для всех ветвей власти (хотя чаще всего его применяют, естественно, к Законодательному корпусу  в целом или к одной из его  палат), а один из авторов даже предлагает назвать сенатами обе палаты. В  остальном разброс достаточно велик: Национальный Конгресс, состоящий из Палаты представителей, Сената и Президента, Совет эфоров и Консулы, Палата общин, палата предложений и палата обсуждений, Общий Совет Нации и т.д.

 

Не мог не привлечь интереса авторов проектов и вопрос о структуре  будущего Законодательного корпуса, причем после речи Буасси д'Англа стали  преобладать двухпалатные варианты. А один юрисконсульт из Гавра, предлагая  назвать законодательный орган  комициями, предусматривал их аж пять видов: полномочные, парламентские, регламентирующие, консульские и петиционные. Это, естественно, было крайностью, однако разграничить полномочия палат оказалось  действительно не так просто. Если одни авторы исходили из принципа полного  равноправия при избрании - и даже предлагали делить на палаты на первом заседании по жребию, то другие предполагали более высокий имущественный  ценз и больший возраст для  депутатов Совета старейшин или  даже считали, что верхняя палата вправе распустить нижнюю. Если одни производили  разграничение функций по вертикали (составление законопроектов и их утверждение), другим казалось логичнее упорядочить их по горизонтали, например, поручив первой заниматься в основном вооруженными силами и внешней политикой, а также надзором за исполнительной властью и судом за государственную  измену, а второй - гражданское и  уголовное законодательство, финансы . Не имела однозначного решения  и другая проблема: в какой степени  палаты должны быть обособлены одна от другой? Возможно ли, совместное заседание? В то же время встречались и  возражения против двухпалатной системы. Кроме того, некоторым две палаты напоминали два сословия, а все  связанное со Старым порядком, пусть  даже по аналогии, отвергалось достаточно резко. Отдельную группу составляют предложения и мнения, направленные на то, чтобы попытаться каким-то образом "призвать к порядку" будущих  депутатов, ввести их в определенные рамки.

 

Отсутствие стабильности в законодательстве можно считать "постоянной революцией". Однако авторов проектов волновало не только количество законов, но и их качество.

 

 

Немало предложений было и по внутренней структуре законодательной  власти. Достаточно популярной была идея уменьшения количества депутатов. Многие объясняли ее тем, что так проще  выбрать достойного - "мудрость редко  содержится в большом числе". Помимо этого, будущий Законодательный  корпус уже не будет нуждаться  в стольких комитетах - их функции  переходят к исполнительной власти. И даже после публикации проекта  Комиссии (предполагавшего, практически  то же количество законодателей, что  и в Конвенте) число депутатов  в большинстве предложений продолжало оставаться меньше 750.

 

Небезынтересно отметить, насколько полярные высказывались  мнения по поводу частоты обновления легислатуры. Если одни считали, что  чем дольше депутаты находятся у  власти, тем больше шансы, что они  будут служить себе, а не народу, и предлагали в качестве средства борьбы с честолюбием и интригами  частое обновление Законодательного корпуса, то, например, Петион, напротив, рекомендовал депутату, избиравшемуся 4 раза, вручать  медаль, а более 6 раз (и сохранившему патриотизм до смерти) - воздавать почести, высекая его имя на специальных  табличках в Пантеоне. Активно  дебатировались и вопросы об избирательных  цензах. При этом иногда вместо возрастного  или имущественного ценза для  депутатов предлагался, так сказать, "моральный ценз". Так, автор  одного из проектов предлагает, чтобы  нельзя было избирать "никого с плохой репутацией, известного пьянством или  распутством". С его точки зрения нельзя также избирать банкротов, и  любого, известного плохим и жестоким отношением к отцу или матери, жене и даже детям", поскольку они "не признают прав Природы и общества".

 

Другой автор настаивает, чтобы никакие общественные должности  не могли занимать "сумасшедшие, безумцы, бешеные, отрешенные от должности, служители какого-либо культа". Пожалуй, именно эта часть предложений  была в наименьшей степени воспринята Комиссией и Конвентом. Осталось прежним число депутатов, "моральный  ценз" превратился в обязательство  для членов Совета Старейшин быть женатым или вдовцом (то есть настоящим  мужчиной, отвечающим не только за себя самого, главой семьи), сессии остались практически непрерывными. В то же время были введены двухпалатная система и институт выборщиков, законодательная  власть сохранила свое лидирующее положение  по отношению к исполнительной, что  соответствует системам, предлагаемым во множестве проектов. Однако здесь, как и далее при рассмотрении проектов посвященных исполнительной власти, которую предполагалось назвать  Директория, нельзя не отметить, что  практически на каждое предложение  находилось контрпредложение и свести их к единому знаменателю было вряд ли возможно.

 

Теперь рассмотрим, как  мыслилась Директория. И здесь  речь Буасси стала заметной демаркационной линией. До нее многие авторы писем, поступавших в Комиссию, так или  иначе исходили из того, что исполнительная власть - лишь часть законодательной, как это практически было с  Конвентом и его Комитетами. Однако некоторые при этом осознавали, что  она должна, тем не менее, иметь  какие-то рычаги воздействия на окончательное  принятие законов.

 

На противоположной позиции  стояли сторонники предоставления исполнительной власти возможности хотя бы как-то влиять на законодательную. Естественно, что  здесь наиболее действенным оружием, апробированном к тому же в мировой  практике, служило право вето.

 

Как следует избирать исполнительную власть? - этот вопрос являлся едва ли не самым дискуссионным для авторов  проектов. В правильном способе избрания современники видели прежде всего заслон на пути интриг и злоупотреблений. Попробуем  выделить из общей массы две основные точки зрения.

 

1. Директорию избирают  выборщики. При этом варианте  исполнительная власть оказывается  отделенной от законодательной  и ответственна только перед  народом, который к тому же  сохраняет в своих руках контроль  за ее формированием. Для упрощения  процедуры выборов при этом  можно было, например, сформировать  Директорию из пяти членов  Совета старейшин, набравших наибольшее  количество голосов, с тем,  чтобы тех заменили заместители.

 

2. Директорию избирает  Законодательный корпус. При этом  варианте законодательная власть  не только избирает исполнительную, но и оказывается практически  слитой с ней в единое целое.  По мнению авторов подобных  проектов, это должно гарантировать  единство действий двух ветвей  власти. Вследствие доведения этого  принципа до полного логического  завершения предлагается, чтобы  вообще исполнительную власть  осуществляли комитеты ассамблеи  - тогда и суверенитет будет  неделим.

 

Нельзя не остановиться на еще одной группе предложений - поставить  во главе исполнительной власти одного человека. Несмотря на то, что у многих подобные взгляды расценивались  едва ли не как откровенный призыв к возрождению монархии, подобных проектов достаточно много.

 

И в самом деле - эти  предложения практически уравновешиваются размышлениями тех, кто считает, что президент (как большинство  именует единого главу государства) представляет неминуемую опасность  для республики. Среди прочего  отметим также, что ряд авторов  не выделял судебную власть как самостоятельную, полагая ее подчиненной исполнительной, так как она также следит за исполнением законов. В итоге  Комиссия остановилась на решении вручить  исполнительную власть пяти директорам, которые избирались бы одной палатой  по представлению другой. Предоставить Директории право вето Конвент так  и не решился, равно как и поставить во главе страны одного человека. По Конституции III года исполнительная власть явно носила подчиненный характер по отношению к законодательной: в большом количестве депутатов и двухпалатной системе члены Конвента видели залог стабильности.

 

Очевидно, что опыт шести  лет революции приводит Конвент  к выводам, которых тот жестко придерживается: опасно доверять судьбу страны народным низам, нужно сделать  все, чтобы предотвратить узурпацию  власти одним человеком, нельзя включать в Декларацию прав положения, грозящие подорвать стабильность будущего государственного устройства. Многие идеи, высказанные  в проектах, были включены в текст  конституции. Их можно называть фундаментальными и принципиальными: отсутствие права  на восстание, введение имущественного ценза, института выборщиков, двухпалатного  парламента, частичного обновления законодательного корпуса. Нельзя не отметить и еще  один момент: в ходе дискуссии депутаты показали себя настоящими "представителями  народа" - огромное количество встречавшихся  в переписке Комиссии мыслей, дополнений и уточнений были высказаны, независимо от этого, и с трибуны Конвента.

 

Хотелось бы обратить внимание и на то, что сам проект, представленный Комиссией одиннадцати, также подвергся  немалой трансформации в ходе обсуждения в Конвенте. В числе  не прошедших предложений фигурировали прямые выборы; четырехлетний срок легислатуры с обновлением каждые два года наполовину (стал трехлетний срок с обновлением ежегодно на треть); имущественный ценз для членов Совета старейшин (был отменен в связи  с появлением института выборщиков и ценза для них); попытка сделать  Директорию "ответственной за неисполнение законов и злоупотребления, которые  она не разоблачает". Трудно говорить о том, что то или иное предложение  попало в проект именно благодаря  переписке Комиссии. Далеко не все  вошло в окончательный текст  конституции, предложенный на утверждение  народа. Однако несомненно, что между  Комиссией одиннадцати и ее корреспондентами существовал реальный обмен мнениями, и они, в основной массе, поддерживали проводившийся Конвентом курс на изменение Конституции 1793 года, поддерживали общее направление политики термидорианцев. Конечно, по анализируемой переписке  некорректно было бы судить об истинных масштабах этой поддержки. О ней  говорят другие факты: за вынесенную на референдум Конституцию проголосовало  более миллиона человека, против - менее  пятидесяти тысяч.

 

Значение революции для  Франции, Европы и истории

 

Французская революция, несомненно повлияла на умы и события других европейских государств. Но в чём  же её основные результаты и заслуги? Что дала она Франции, пройдя через  строй Директории и военное правление  Бонапарта? Нужна ли была революция, если впоследствии на престол вернулись  Бурбоны? Многие задают эти вопросы. Но не случайно Французскую революцию  называют Великой. В этом эпитете  признание заслуг.