Сталинизм

     Впрочем, «классовый враг» -- не единственный «знак» реальности в мире фантомов. Наряду с ним с самого начала использовались и другие, менее зловещие знаки: «чиновничье благодушие», «самоуспокоенность», «отдельные недостатки», «головотяпство», «недооценка последних указаний» и т. д.

     После смерти Сталина тезис о классовых врагах, об их «вредительстве» как источнике всех трудностей официально не употреблялся. Сатана -- мировой империализм -- был перенесен за рубеж, откуда и продолжал соблазнять отдельных неустойчивых интеллигентов, вовлекая их в ревизионизм. Внутри страны были «отдельные недостатки», «головотяпство», «самоуспокоенность», «недооценка указаний», а классовых «врагов» больше не было. Но в массовом, бытовом сталинистском сознании жило представление о врагах и вредительстве; много десятков лет после Сталина в высокие инстанции шли письма из разных концов страны, где сообщалось, что из продажи исчезли нужные товары, что возникли перебои на транспорте и т. д., и, следовательно, не обошлось без вредительства. А сегодня, в пору гласности и демократизации, извращенное, убогое и злобное сталинистское мышление, выйдя из-под спуда, приобретает собственную, самостоятельную жизнь, становится одним из течений общественной мысли. Правда «враг» теперь выискивается другой -- скорее расовый, чем классовый, но суть дела от этого не меняется. Страшная это картина -- оживший призрак, желающий быть самостоятельным по отношению к тем силам, которые его породили. Но нужно понять, что мышление, оторванное от реальности, враждебное реальности, утратившее способность воспринимать эту реальность, неизбежно должно будет отождествить эту реальность с дьяволом, вездесущим, всепроникающим врагом.

     Представление о классовом враге служило обоснованием для абсолютной враждебности к инакомыслию. Малейшее, часто неуловимое отступление от предписанной точки зрения могло служить поводом для обвинений в протаскивании вражеской. Тем более недопустима была серьезная полемика с зарубежными экономистами. Их нужно не критиковать, а разоблачать, вскрывать классовые корни их теорий. Попытки всерьез, без ругани полемизировать с немарксистскими течениями в западной экономической мысли пресекались как вредный академизм, уводящий в сторону от классовой борьбы. Что же касается критики, исходящей от немарксистов и социал-демократов, то ее вообще не следует принимать всерьез; если эта критика не является злонамеренной клеветой, то она порождается тем обстоятельством, что классовая позиция этих ученых не позволяет им понять наши преимущества и наши достижения. Общезначимость науки отрицалась: понимание реальности всецело обусловлено классовой принадлежностью и классовой позицией. Буржуазным экономистам «не дано понять» источники наших темпов, наших возможностей и т. д.

     Отрицание общезначимости научного знания, его доступности для всякого образованного и здравомыслящего человека играло существенную роль и для внутреннего пользования. Тому, кто не может согласовать предписанных истин с реальностью, просто «не дано понять» эти истины, поэтому ему и кажется, что король голый. От каждого человека, приобщенного к официальной премудрости, и прежде всего от исследователя требовались постоянные потуги, чтобы убедить себя и других в том, что ему «дано понять». Сталинистское мышление предполагает запуганное и раздвоенное сознание прежде всего самого экономиста-исследователя, а затем уже и всех тех, кто прибегает к источнику официальной науки.

     Итак, на рубеже 20-х и 30-х гг. была сделана попытка полной трансформации действительности. На место разрушаемой реальности должно было прийти светлое будущее. Но оно не пришло. Наступила голодная катастрофа. Неподатливая реальность была заклеймена знаком «классового врага». Но это клеймо могло запугать человеческое сознание, но не оздоровить экономику. И здесь мы подходим к еще одному, чрезвычайно важному элементу сталинистского экономического мышления, его отношения к реальности: к постепенному «признанию» необходимости и неизбежности старых экономических форм, хотя бы в усеченном, «преобразованном» виде. Это «признание» обозначилось уже в начале 30-х гг., когда попытка полностью ликвидировать рынок, торговлю, куплю-продажу вызвала катастрофические последствия не только для сельского хозяйства, но и для промышленности. Сначала была признана необходимость хозяйственного расчета, торговли, денег, затем в течение 30-х гг. было «признано» товарное производство в советском хозяйстве (появился термин «советский товар») и, наконец, -- закон стоимости. «Признание» на этом не остановилось. В послевоенные годы такое «признание» получили и другие категории экономики: процент, прибыль, цена производства, рента и т. д. Сейчас, наконец, речь идет о «признании» акций и облигаций, фиктивного капитала, фондовой биржи, валютной биржи и т. д.

     «Признания» выдавались за развитие науки. Пожалуй, так оно и было. Но все же стоит задуматься: каковы же должны быть условия функционирования науки, чтобы само признание необходимых элементов реальности давалось мучительными усилиями, жертвами и составляло важный шаг вперед. «Признание» тех или иных форм экономической жизни послужило именно той щелью, через которую в сталинистскую политическую экономию могли проникнуть элементы позитивной экономической науки. Экономисты, реально и честно мыслящие, смогли выдвигать и разрабатывать действительные научные проблемы, разумеется, строго дозируя свои выводы, разумеется, сами себя ограничивая, поскольку в любой момент они могли стать объектом «борьбы» и «критики».

     В жизни советской экономической науки на долгие годы сложился своеобразный кругооборот и соответствующее ему разделение ролей. «Признание» товарного производства и закона стоимости впускало в теорию и практику (хотя бы в усеченном, «преобразованном», искалеченном виде) то самое «зло», те самые формы, которые должны были быть уничтожены на рубеже 20-х и 30-х гг. Но коль скоро сохранялось это зло, равно как и сохранялись его защитники («товарники»), могла возобновиться и борьба с ними. Сам Сталин, провозгласивший в 1941 г. действие закона стоимости в советском хозяйстве, в 1951 г. ополчился на борьбу с ним как с препятствием на пути к коммунизму.

     С конца 30-х гг. советские экономисты более или менее четко делятся на два лагеря. Одни пытаются ввести в экономическую науку реальные проблемы, согласовав их постановку с официозными основами политической экономии, включить теорию товарного производства в систему учения о социализме. Другие, действуя по собственной инициативе или следуя указаниям сверху, всякий раз возобновляют борьбу за «чистоту», или, лучше сказать, за пустоту, экономической науки. Если при жизни Сталина травля, периодически возобновляемая, так и выступала как травля, то после его смерти она приняла более благопристойные формы борьбы различных направлений в науке.

     Признание реальности стоимостных форм положило начало разработке важнейших разделов экономической теории применительно к советскому хозяйству: теории денег, ценообразования, воспроизводства, хозрасчета, эффективности капитальных вложений. Но разработка этих разделов науки не могла ограничиться формальным признанием стоимостных форм как орудий учета и распределения. Жизнь требовала большего: признания роли прибыли, процента на капитал (между тем, само понятие «капитал» было под запретом, да и сейчас еще не вернулось в науку), цены производства и т. д. Без этих традиционных категорий невозможно не только стимулировать эффективное, рациональное использование средств, невозможно даже сколько-нибудь рациональное распределение средств, выделяемых на капитальное строительство. Именно в литературу, посвященную эффективности капитальных вложений, традиционные экономические категории (частично закамуфлированные новыми обозначениями) стали возвращаться уже в конце 30-х гг. В области теории эффективности формируется научная школа, возглавляемая В. В. Новожиловым, которая, несмотря на идеологические запреты, разрабатывает проблемы соизмерения затрат и результатов, опираясь по сути дела на общезначимые экономические категории: процент на капитал и среднюю норму прибыли (именуемые коэффициентом эффективности и «затратами обратной связи»).

     В.В.Новожилов впервые выступил в экономической литературе еще в середине 20-х гг., когда он защищал идею свободного, плавающего курса рубля и рыночного ценообразования. С обрывом нэпа Новожилов на целое десятилетие замолчал. В экономическую литературу он возвращается лишь в конце 30-х гг. как автор теории «затрат обратной связи» в распределении капиталовложений. Его ближайшим последователем явился ленинградский экономист А.Л.Лурье.

     Проработки 1948 г., положившие конец короткому послевоенному оживлению в экономической науке, обрушились и на школу В.В.Новожилова, который был обвинен в «недостаточном уяснении основ марксизма-ленинизма и наличии остатков буржуазной идеологии». А.Л.Лурье был арестован. В.В.Новожилов вновь замолчал -- теперь уже до хрущевской оттепели, когда он, совместно с Л.В.Канторовичем и В.С.Немчиновым и вернувшимися из заключения А.Л.Вайнштейном и А.Л.Лурье, выступил как один из создателей экономико-математического направления в советской экономической науке.

     Хозяйственная система сталинизма появилась на свет под бравурные обещания в 2-3 пятилетки оставить далеко позади загнивающий капиталистический мир. Сравнения и сопоставления с экономикой западных стран, с их темпами роста, с их техническим прогрессом всегда имели колоссальное идеологическое значение: ведь именно ради темпов роста, опережающего технического развития приносились жертвы, откладывалась «на будущее» нормальная человеческая жизнь нескольких поколений советских людей.

     В 20-х гг., когда еще не выдвигалась в порядок дня задача «догнать и перегнать», сопоставления с экономикой западных стран выглядели отнюдь не утешительно. То, что за годы мировой и гражданской войн страна по техническому уровню резко отстала от Запада, никем не оспаривалось. Никто не оспаривал и того факта, что в 20-х гг. продолжался быстрый технический прогресс в развитых капиталистических странах, особенно в Америке, в то время как в советской промышленности технический прогресс шел туго, а уровень организации труда был даже ниже довоенного.

     Индустриализация, начавшаяся в конце 20-х гг., породила своеобразную идеологию технического прогресса, согласно которой передовую технику Запада можно пересадить на советскую почву единовременно, построив в сжатые сроки множество новых предприятий. Поскольку в любой капиталистической стране предприятий строилось меньше, то, согласно этой идеологии, в определенный момент наш технический уровень благодаря новому строительству окажется самым высоким в мире. Совершенно отбрасывалось то, казалось бы, очевидное положение, согласно которому для поддержания технического прогресса нужен экономический механизм, который этот прогресс генерирует, одновременно и стимулирует, и принуждает каждого предпринимателя к его осуществлению. Такого механизма не существовало даже в 20-х гг., когда в экономике все же присутствовали элементы хозрасчета, когда осуществлялась работа на рынок. Тем более не было механизма технического прогресса в 30-х гг., в условиях сверхцентрализации управления, массового применения принудительного труда. В качестве механизма технического прогресса мыслилось бесконечное огромное строительство новых предприятий, выкачивание из страны сельскохозяйственных и сырьевых продуктов и все новые и новые вливания иностранной техники.

     Эта идеология опиралась, как на аксиому, на утверждение о загнивании капитализма и его неминуемом крахе в обозримом будущем. В 30-х гг., во время великой депрессии, казалось, что эта аксиома находит подтверждение на практике. Западный мир был охвачен глубоким кризисом, раковая опухоль фашизма грозила задушить демократию. Но и в этих условиях к концу 30-х гг., когда, согласно перспективным планам и обещаниям Сталина, страна должна была уже далеко опередить всех соперников, сопоставления с Америкой выглядели удручающе. Попытка прямого сопоставления производительности труда и технической его вооруженности в сельском хозяйстве СССР и США, предпринятая экономистом-аграрником М.И.Кубаниным, повлекла за собой его арест и гибель в 1941 г.

     Союз с западными демократиями в антифашистской борьбе, официально признанное в годы войны определение «свободолюбивые народы», объединявшее весь антифашистский блок, казалось, предполагали непредвзятое исследование развития мировой экономики, позволяли пересмотреть ряд наиболее одиозных, неподтвердившихся положений. В экономической литературе военного времени и первых послевоенных лет наметился такой пересмотр. В трудах экономистов-международников (Е.Варги, С.Вишнева, Л.Эвентова, И.Трахтенберга, М.Бокшицкого и др.), посвященных анализу военной и послевоенной экономики США и Англии, намечается отказ, более или менее открытый, от таких положений, как тезис о загнивании капитализма, о прямом и непосредственном подчинении буржуазного государства горстке монополий, об абсолютном обнищании рабочих и т. д. Появились сочувственные высказывания о лейбористской программе реформистского пути к социализму. Признание самой возможности реформирования капитализма, его эволюции к более справедливому и вместе с тем эффективному общественному устройству имело бы огромное значение для всей внутренней и внешней политики, для стратегии экономического развития. Мужество экономистов-международников, возглавляемых акад. Е. Варгой, которые в послевоенные годы попытались пересмотреть явно несостоятельный, сектантский взгляд на окружающий мир, еще должно быть оценено. Этот пересмотр был жизненно необходим прежде всего для нашей страны. Из него логически вытекал отказ от бессмысленной гонки как в области промышленного строительства, так и в области вооружений, отказ от ставки на крушение капитализма, от враждебного отношения к окружающему миру. Именно этот пересмотр стал главным объектом травли и проработок в экономической науке в послевоенный период.

     Важно отметить еще и такой момент. Пресловутая «борьба с космополитами» была своего рода реакцией на новый, непредвзятый взгляд на окружающий мир, на идущие в нем экономические и социальные процессы. Экономисты-международники выражали этот взгляд теоретически, но в форме житейских представлений он грозил широко распространиться среди интеллигенции, среди рабочих и крестьян, многие из которых повидали другие страны во время войны. И вот всякое признание достижений капиталистических стран в области техники, социальных условий объявляется «низкопоклонством перед Западом», отсутствием патриотизма и т. п. Непредвзятому отношению к капиталистическому миру было противопоставлено разжигание шовинизма, национальной и социальной исключительности, вражды и пренебрежения. Кампания «борьбы с космополитами» была развязана в 1949 г., но в течение двух предшествовавших лет (1947-1948) шел разгром школы экономистов-международников. Возглавлявшийся Е. С. Варгой Институт мирового хозяйства и мировой политики был закрыт, выпущенные этим институтом индивидуальные и коллективные монографии подвергнуты многоразовой проработке, в ходе которой от ученых требовалось «признание ошибок», «самокритики» и т. д.