Исторический портрет Бориса Годунова

БОРИС ГОДУНОВ (ок. 1552-13.04.1605), русский царь (с 17 февраля 1598), сын боярина Федора Годунова. Возвышение его связано с женитьбой на дочери Малюты Скуратова Марии (ок. 1570) и браком его сестры Ирины и сына Иоанна Грозного Феодора.

Первые годы царствования Бориса Годунова не давали никаких оснований для тревог, явив собой вершину державной  мощи Русского государства. Сам Годунов, являвшийся реальным правителем Руси с 1588, когда ему официальным решением Думы было даровано право самостоятельно сноситься с иностранными государями, показал себя как дальновидный и  опытный политик. В области внутренней политики он уверенно опирался на массу  мелкого служилого люда, составлявшего  административный каркас государства, всемерно поддерживал взгляд на сословные  и гражданские обязанности своих  подданных как на религиозное  служение и безусловно придерживался  идеалов “симфонии властей” в  отношениях с Русской Церковью. В  области внешней — предпочитал  войне средства мирные и ненасильственные, подняв тем не менее мощь России на невиданную высоту.

Продолжая политику Иоанна Грозного, Борис стремился  на западе дать Руси выход к Балтийскому  морю, на востоке и юго-востоке  — укреплял границы, закреплял за державой недавно обретенные сибирские  пространства.

Сами обстоятельства его восшествия на престол весьма знаменательны, с точки зрения характеристики политических нравов того времени. Ведя свой род от татарского мурзы Чета (в крещении Захарии), поступившего на службу к Ивану Калите еще в XIV в., Борис принадлежал к его младшей ветви, выдвинувшейся лишь во время опричнины, в то время как старшая линия рода — Сабуровы — числили себя среди знатнейших русских родов еще с XV в. Будучи всевластным правителем государства, опираясь на безграничное доверие царя, он все же ясно понимал, что его положение в боярской среде не дает ему прочных надежд на самостоятельную, тем более первенствующую роль после успения государя.

Поэтому представляется вполне естественным, что, памятуя о  боярских смутах, он совершенно искренне отказывался от царского венца, когда  тот был ему предложен Собором. В историографии стало общим  местом обвинение Бориса в тайном властолюбии, завистливости и тщеславии. Человек грешен, и Годунов, конечно, не был исключением, но в свете  достоверно известных фактов подобные обвинения видятся все же как  явное и неоправданное преувеличение.

Когда в девятый  день после кончины царя Феодора  Иоанновича было торжественно объявлено, что вдова его Ирина отказывается от царства и удаляется в монастырь, Россия оказалась перед труднейшим выбором. “Сия весть, — пишет Карамзин, — поразила Москву: святители, дума, сановники, дворяне, граждане собором пали пред венценосною вдовою, плакали неутешно, называли ее материю и заклинали не оставлять их в ужасном сиротстве; но царица, дотоле всегда мягко-сердая, не тронулась молением слезным: ответствовала, что воля ее неизменна и что государством будут править бояре вместе с патриархом, до того времени когда успеют собраться в Москву все чины Российской державы, чтобы решить судьбу отечества по вдохновению Божию. В тот же день Ирина выехала из дворца Кремлевского в Новодевичий монастырь и под именем Александры вступила в сан инокини. Россия осталась без главы, а Москва — в тревоге, в волнении.

Где был Годунов  и что делал? Заключился в монастыре  с сестрою, плакал и молился с  нею. Казалось, что он, подобно ей, отвергнул мир, величие, власть, кормило  государственное и предал Россию в жертву бурям; но кормчий неусыпно бодрствовал, и Годунов в тесной келий монастырской твердою рукою  держал царство!

Сведав о пострижении  Ирины, духовенство, чиновники и  граждане собралися в Кремле, где государственный дьяк и печатник Василий Щелкалов, представив им вредные следствия безначалия, требовал, чтобы они целовали крест на имя Думы боярской. Никто не хотел слышать о том; все кричали: “Не знаем ни князей, ни бояр; знаем только царицу: ей мы дали присягу и другой не дадим никому; она и в черницах мать России”. Печатник советовался с вельможами, снова вышел к гражданам и сказал, что царица, оставив свет, уже не занимается делами царства и что народ должен присягнуть боярам, если не хочет видеть государственного разрушения. Единогласным ответом было: “И так да царствует брат ее!” Никто не дерзнул ни противоречить, ни безмолвствовать, все восклицали: “Да здравствует отец наш, Борис Федорович! Он будет преемником матери нашей царицы!” Немедленно всем собором пошли в монастырь Новодевичий, где патр. Иов, говоря именем отечества, заклинал монахиню Александру благословить ее брата на царство, ею презренное из любви к жениху бессмертному, Христу Спасителю, — исполнить тем волю Божию и народную — утишить колебание в душах и в государстве — отереть слезы россиян, бедных, сирых, беспомощных и снова восставить державу сокрушенную, доколе враги христианства еще не уведалп о вдовстве Мономахова престола. Все проливали слезы — и сама царица-инокиня, внимая первосвятителю красноречивому. Иов обратился к Годунову; смиренно предлагал ему корону, называл его свышеизбранным для возобновления царского корени в России, естественным наследником трона после зятя и друга, обязанного всеми успехами своего владычества Борисовой мудрости”. Что же Борис? Он “клялся, что никогда, рожденный верным подданным, не мечтал о сане державном и никогда не дерзнет взять скипетра, освященного рукою усопшего царя-ангела, его отца и благотворителя; говорил, что в России много князей и бояр, коим он, уступая в знатности, уступает и в личных достоинствах; но из признательности к любви народной обещается вместе с ними радеть о государстве еще ревностнее прежнего. На сию речь, заблаговременно сочиненную, патриарх ответствовал такою же, и весьма плодовитою, исполненною движений витийства и примеров исторических; обвинял Годунова в излишней скромности, даже в неповиновении воле Божией, которая столь явна в общенародной воле; доказывал, что Всевышний искони готовил ему и роду его на веки веков державу Владимирова потомства, Федоровою смертию пресеченного, напоминал о Давиде, царе Иудейском, Феодосии Великом, Маркиане, Михаиле Косноязычном, Василии Македонском, Тиберии и других императорах византийских, неисповедимыми судьбами небесными возведенных на престол из ничтожества; сравнивал их добродетели с Борисовыми; убеждал, требовал и не мог поколебать его твердости ни в сей день, ни в следующие — ни пред лицом народа, ни без свидетелей — ни молением, ни угрозами духовными. Годунов решительно отрекся от короны.

Но патриарх и бояре еще не теряли надежды: ждали великого собора, коему надлежало  быть в Москве через шесть недель по смерти Феодора; то есть велели съехаться  туда из всех областных городов людям  выборным: духовенству, чиновникам воинским и гражданским, купцам, мещанам. Годунов  хотел, чтобы не одна столица, но вся  Россия призвала его на трон, и взял меры для успеха, всюду послав ревностных слуг своих и клевретов: сей вид  единогласного свободного избрания казался ему нужным — для успокоения ли совести? Или для твердости  и безопасности его властвования? Борис жил в монастыре, а государством правила Дума, советуясь с патриархом в делах важных; но указы писала именем царицы Александры и на ее же имя получала донесения воевод земских. Между тем оказывались неповиновение  и беспорядок: в Смоленске, в Пскове и в иных городах воеводы не слушались ни друг друга, ни предписаний  Думы. Носились слухи о нападении  хана крымского в пределы России, и народ говорил в ужасе: “Хан будет под Москвою, а мы без  царя и защитника!” Одним словом, все благоприятствовало Годунову, ибо  все было им устроено!

В пятницу, 17 февраля, открылась в Кремле Дума Земская, или Государственный Собор, где  присутствовало, кроме всего знатнейшего  духовенства, синклита, двора, не менее  пятисот чиновников и людей выборных из всех областей, для дела великого, небывалого со времен Рюрика: для назначения венценосца России, где дотоле властвовал непрерывно, уставом наследия, род князей варяжских и где государство существовало государем; где все законные права истекали из его единственного самобытного права: судить и рядить землю по закону совести. Час опасный: кто избирает, тот дает власть и, следственно, имеет оную: ни уставы, ни примеры не ручались за спокойствие народа в ее столь важном действии; и сейм кремлевский мог уподобиться варшавским: бурному морю страстей, гибельных для устройства и силы держав. Но долговременный навык повиновения и хитрость Борисова представили зрелище удивительное: тишину, единомыслие, уветливость во многолюдстве разнообразном, в смеси чинов и званий. Казалось, что все желали одного: как сироты, найти скорее отца — и знали, в ком искать его. Граждане смотрели на дворян, дворяне — на вельмож, вельможи — на патриарха. Известив собор, что Ирина не захотела ни царствовать, ни благословить брата на царство и что Годунов также не принимает венца Мономахова, Иов сказал: “Россия, тоскуя без царя, нетерпеливо ждет его от мудрости Собора. Вы, святители, архимандриты, игумены, вы, бояре, дворяне, люди приказные, дети боярские и всех чинов люди царствующего града Москвы и всей земли Русской! Объявите нам мысль свою и дайте совет, кому быть у нас государем. Мы же, свидетели преставления царя и великого князя Феодора Иоанновича, думаем, что нам мимо Бориса Феодоровича не должно искать другого самодержца”. Тогда все духовенство, бояре, воинство и народ единогласно ответствовали: “Наш совет и желание то же: немедленно бить челом государю Борису Феодоровичу и мимо его не искать другого властителя для России”.

Восстановив тишину, вельможи в честь Годунова рассказали духовенству, чиновникам и гражданам  следующие обстоятельства: “Государыня  Ирина Феодоровна и знаменитый брат ее с самого первого детства возрастали в палатах великого царя Иоанна Васильевича  и питались от стола его. Когда  же царь удостоил Ирину быть своею  невесткою, с того времени Борис  Феодорович жил при нем неотступно, навыкая государственной мудрости. Однажды, узнав о недуге сего юного  любимца, царь приехал к нему с  нами и сказал милостиво: “Борис! Страдаю  за тебя как за сына, за сына как за невестку, за невестку как за самого себя!” — поднял три перста десницы  своей и промолвил: “Се Феодор, Ирина и Борис; ты не раб, а сын  мой”. В последние часы жизни, всеми  оставленный для исповеди, Иоанн  удержал Бориса Феодоровича при  одре своем, говоря ему: “Для тебя обнажено мое сердце. Тебе приказываю душу, сына, дочь и все царство: блюди или  дашь за них ответ Богу”. Помня  сии незабвенные слова, Борис  Феодорович хранил яко зеницу ока  и юного царя, и великое царство”. Снова раздались крики: “Да здравствует  государь наш Борис Феодорович!”  И патриарх воззвал к Собору: “Глас  народа есть глас Божий: буди, что угодно Всевышнему!”

В следующий  день, февраля 18-го, в первый час утра, церковь Успения наполнилась  людьми: все, преклонив колена, духовенство, синклит и народ, усердно молили Бога, чтобы правитель смягчился  и принял венец; молились еще два  дни, и февраля 20-го Иов, святители, вельможи объявили Годунову, что он избран в  цари уже не Москвою, а всею Россиею. Но Годунов вторично ответствовал, что высота и сияние Феодорова  трона ужасают его душу; клялся снова, что и в сокровенности  сердца не представлялась ему мысль  столь дерзостная; видел слезы, слышал убеждения самые трогательные и  был непреклонен; выслал искусителей, духовенство с синклитом, из монастыря  и не велел им возвращаться. Надлежало  искать действительнейшего средства: размышляли — и нашли. Святители  в общем совете с боярами установили петь 21 февраля во всех церквах праздничный  молебен и с обрядами торжественными, со святынею веры и отечества, в последний  раз испытать силу убеждений и  плача над сердцем Борисовым; а тайно, между собой, Иов, архиепископы и епископы условились в следующем: “Если государь Борис Феодорович смилуется над нами, то разрешим его клятву не быть царем России; если не смилуется, то отлучим его  от Церкви; там же, в монастыре, сложим с себя святительство, кресты и панагии, оставим иконы чудотворные, запретим службу и пение во святых храмах; предадим народ отчаянию, а царство  — гибели, мятежам, кровопролитию, —  и виновник сего неисповедимого зла  да ответствует пред Богом в день Суда Страшного!”

В сию ночь не угасали огни в Москве: все готовились к великому действию — и на рассвете, при звуке всех колоколов, подвиглась столица. Все храмы и домы отворились: духовенство с пением вышло из Кремля; народ в безмолвии теснился на площадях. Патриарх и владыки несли иконы, знаменитые славными воспоминаниями: Владимирскую и Донскую — как святые знамена Отечества; за клиром шел синклит, двор, воинство, приказы, выборы городов; за ними устремились и все жители московские, граждане и чернь, жены и дети, к Новодевичьему монастырю, откуда, также с колокольным звоном, вынесли образ СмоленскойБогоматери навстречу патриарху: за сим образом шел и Годунов, как бы изумленный столь необыкновенно торжественным церковным ходом; пал ниц перед иконой Владимирскою, обливался слезами и воскликнул: “О Мать Божия! Что виною Твоего подвига? Сохрани, сохрани меня под сенью Твоего крова!” Обратился к Иову с видом укоризны и сказал ему: “Пастырь великий! Ты дашь ответ Богу!” Иов ответствовал: “Сын возлюбленный! Не снедай себя печалью, но верь провидению! Сей подвиг совершила Богоматерь из любви к тебе, да устыдишься!” Он вошел в церковь святой обители с духовенством и людьми знатнейшими; другие стояли в ограде; народ — вне монастыря, занимая все обширное Девичье поле. Собором отпев литургию, патриарх снова, и тщетно, убеждал Бориса не отвергать короны; велел нести иконы и кресты в келий царицы: там со всеми святителями и вельможами преклонил главу до земли. И в то самое мгновение, по данному знаку, все бесчисленное множество людей, в келиях, в ограде, вне монастыря, упало на колени с воплем неслыханным; все требовали царя, отца, Бориса! Патриарх, рыдая, заклинал царицу долго, неотступно, именем святых икон, которые пред нею стояли, — именем Христа Спасителя, Церкви, России дать миллионам православных государя благонадежного, ее великого брата.

Наконец услышали слово милости: глаза царицы, дотоле нечувствительной, наполнились слезами. Она сказала: “По изволению Всесильного  Бога и Пречистыя Девы Марии возьмите у меня единородного брата на царство, в утоление народного плача. Да исполнится желание ваших сердец, ко счастию  России! Благословляю избранного вами и преданного Отцу Небесному, Богоматери, святым угодникам московским и тебе, патриарху, и вам, святители, и вам, бояре! Да заступит мое место на престоле!”  Все упали к ногам царицы, которая, печально взглянув на смиренного Бориса, дала ему повеление властвовать  над Россиею. Но он еще изъявлял нехотение; страшился тягостного бремени, возлагаемого на слабые рамена его; просил избавления; говорил сестре, что она из единого  милосердия не должна предавать его  в жертву трону; еще вновь клялся, что никогда умом робким не дерзал возноситься до сей высоты, ужасной  для смертного; свидетельствовался оком всевидящим и самой Ириною, что желает единственно жить при  ней и смотреть на ее лицо ангельское. Царица уже настояла решительно. Тогда  Борис как бы в сокрушении духа воскликнул: “Буди же Святая воля Твоя, Господи! Настави меня на путь правый и не вниди в суд с рабом  Твоим! Повинуюсь тебе, исполняя желание  народа”.