Их именами названы улицы города Могилёва

Проза Симонова – мужская проза. Один из парадоксальных и ярких тому примеров – женские  образы – характеры героинь, которых  он любит, которым отдает свои безоговорочные мужские симпатии. Все они –  вариации лирической героини Жди меня – и стихотворения, и пьесы, и фильма. При разнообразии судеб, обличий и жизненных обстоятельств это женщины, наделенные мужской последовательностью в поступках и особыми верностью и способностью ждать. Варя в Парне из нашего города, Маша и маленькая докторша в Живых и мертвых, многие другие женские образы неотступно следуют этому симоновскому идеалу. Война Симонова объемна, он видит ее с разных точек и ракурсов, свободно перемещаясь в ее пространстве от окопов переднего края до армейских штабов и глубокого тыла. Довольно часто Симонова упрекали в том, что проза его – офицерская, что она лишена крови и пота ежедневного солдатского труда. Если это даже и так, то потому, что каждая строка его прозы проверена его, симоновским, военным опытом и верность этому принципу сдерживала писательскую фантазию.

                                                      -20-

Симонов возвратился  из Ташкента в Москву в начале 1960-х, на излете «оттепельных» настроений. Характерный факт: фильм Живые и мертвые был любим автором и считался гордостью отечественного кинематографа, а фильм, снятый тремя годами позже, по второй части романа – Солдатами не рождаются – подвергся настолько разрушительной редактуре, что автор вынужден был снять свою фамилию с титров и фильм вышел под названием Возмездие и ныне забыт, хотя актерский состав там не менее звездный и режиссура в обоих фильмах одна и та же.

Время «застоя» заметно сказывается на творчестве Симонова: стихов он почти не пишет, а отдельные поэтические удачи  напрямую связаны с прошлым –  войной, памятью о ней, ее историческими  датами. Последней его пьесе –  Четвертый – недостает внутренней свободы, и несмотря на премьеры в двух лучших на то время театрах – Современнике в Москве и Большом Драматическом в Ленинграде, событием в драматургии, а тем более в общественной жизни пьеса не стала. Трудно продвигалась и работа над продолжением романа, на которую ушло почти восемь лет. Солдатами не рождаются и Последнее лето, завершающее трилогию, при всех своих достоинствах и удачах заметно уступают Живым и мертвым. Впрочем, Симонов берет реванш на поле литературно-историческом. Несколько лет жизни потратив на то, чтобы тщательно и подробно проследить и осмыслить судьбы людей и события, которые запечатлены в его военных дневниках, он подготавливает к печати книгу Сто суток войны, где дневниковые записи 1941 перемежаются позднейшими размышлениями и комментариями. Сам Симонов склонен был считать эту книгу лучшей из всех им написанных. С этим согласны и военные историки, и многие литературные критики. Книга был набрана в трех последних номерах «Нового Мира» за 1967, но свет увидела только семь с лишним лет спустя, да и то с огромными потерями, истерзанная военной цензурой. Ни у одной книги Симонова не было такой драматической судьбы. И связано это было с двумя базовыми составляющими этого сочинения, с самим принципом ее стереоскопичности. Война увидена в книге вплотную – в дневниках и записях 1941 и с дистанции в четверть века – в комментариях и размышлениях.

О своем нежелании  править задним числом произведения, написанные в годы войны, сам Симонов  писал: «…если они могут дать читателю какое-то представление об этом, включавшем в себя четыре года войны с фашизмом, сложном противоречивом времени, то именно в том виде, в каком они  были написаны мною тогда». И осуществил этот принцип при подготовке к  публикации дневниковых записей. Трагедия первых месяцев войны выглядит в  дневниках тем, чем и была в  действительности, – народным бедствием.

Поводом для  цензурного вмешательства оказалось  и переосмысление роли Сталина. «Одна  из самых трагических черт минувшей эпохи, связанных с понятием «культа  личности», – писал Симонов в  предисловии к своему первому  – шеститомному – собранию сочинений, вышедшему в 1966, – заключается  в противоречии между тем, каким  Сталин был на самом деле, и каким  он казался людям. И едва ли стоит  смягчать это, уже теперь прочно закрепленное в нашем сознании трагическое  противоречие».

Путь официальной  признанности и подспудной «опальности» становится уделом Симонова на все  оставшиеся ему годы. Он медленно, но верно двигался по этапам государственного признания заслуг: получил Ленинскую  премию за трилогию Живые и мертвые, звание Героя Социалистического труда к шестидесятилетию, избирался в высшие партийные органы, сидел в президиумах, секретарствовал в СП и возглавлял различные комиссии. Он имел все основания убаюкать себя этими свидетельствами благорасположения партии и правительства. Слава советского писателя была заслуженной и… безрадостной .Серьезный журнал возглавить ему предложили только однажды, когда нужно было покончить с «Новым миром» и снять с руководства Твардовского. Симонов отказался наотрез, сказав, что единственное, на что он готов: пойти к Твардовскому замом, если тот сочтет это нужным.

                                                  - 21-

Лишенный возможности  реализовать свои редакторские идеи, реально воздействовать на механизмы  литературного процесса, Симонов  реализует весь свой огромный человеческий потенциал в сфере, которую принято  именовать «теорией малых дел». Он воплотил свои неизрасходованные на собственную литературу силы во множество  дел и поступков, восстанавливающих  или устанавливающих справедливость и истину в условиях сопротивляющихся этому тенденций общественной и  литературной жизни.

Возвращение читателю романов Ильфа и Петрова, выход  в свет булгаковского Мастера и Маргариты и хэмингуэевского По ком звонит колокол, защита Лили Брик, которую высокопоставленные «историки литературы» решили вычеркнуть из биографии Маяковского, первый полный перевод пьес Артура Миллера и Юджина О"Нила, выход в свет первой повести Вячеслава Кондратьева Сашка – вот далекий от полноты перечень «геракловых подвигов» Симонова, только тех, что достигли цели и только в области литературы. А ведь были еще и участие в «пробивании» спектаклей в Современнике и Театре на Таганке, первая посмертная выставка Татлина, восстановление выставки «ХХ лет работы» Маяковского, участие в кинематографической судьбе А.Германа и десятков других кинематографистов, художников, литераторов. Ни одного неотвеченного письма. Хранящиеся сегодня в ЦГАЛИ десятки томов поденных усилий Симонова, названных им Все сделанное, содержат тысячи его писем, записок, заявлений, ходатайств, просьб, рекомендаций, отзывов, разборов и советов, предисловий, торящих дорогу «непробиваемым» книгам и публикациям. Особым симоновским вниманием пользовались его товарищи по оружию. Сотни людей начали писать военные мемуары после прочитанных Симоновым и сочувственно оцененных им «проб пера». Он пытался помочь разрешить бывшим фронтовикам множество бытовых проблем: больницы, квартиры, протезы, очки, неполученные награды, несложившиеся биографии.

Литературная  и художественная работа продолжались. Маленькие повести Из записок Лопатина постепенно сложились в последний симоновский роман Так называемая личная жизнь. В 1976 вышли двухтомником Разные дни войны, где искореженные цензурой Сто суток были дополнены дневниками 1942–1945 и соответствующими комментариями.

Последнее десятилетие  занимался и кинематографом. Совместно  с Романом Карменом создал кинопоэму  Гренада, Гренада, Гренада моя, потом уже самостоятельно, в качестве автора фильма Чужого горя не бывает – о вьетнамской войне, Шел солдат, Солдатские мемуары – на основе бесед с кавалерами трех Орденов Славы, телефильмы о Булгакове и Твардовском.

28 августа 1979 Константин Симонов умер. В официальном  некрологе было написано: «о дате  похорон на Новодевичьем кладбище  будет сообщено отдельно». Не  состоялось. Симонов завещал развеять  свой прах на поле под Могилевом,  самом памятном месте его жизни.  О том, что прах его развеян,  сообщение не смогло появиться  в печати более года. На официальной  мемориальной доске возле рабочего  кабинета Симонова на улице  Черняховского написано: «Герой  Социалистического труда». На камне  возле Буйнического поля: «Всю  жизнь он помнил это поле  боя и здесь завещал развеять  свой прах». 
 
 
 
 

                                                   - 22-

                                    Приложения 

Камень в честь  памяти Константина Симонова 

Памятная доска  Лазаренко Ивана Сидоровича

Королёву Николаю  Филипповичу 
 

                                                     -23-