Пётр Кропоткин "Анархия, её философия, её идеалы"

Только теперь идеал такого общества, где каждым управляет исключительно  его собственная воля (которая  есть, несомненно, результат испытываемых каждым индивидуумом общественных влияний), только теперь этот идеал является одновременно в своей экономической, политической и нравственной форме, опираясь на необходимость коммунизма, который в силу чисто общественного  характера нашего производства становится неизбежным для современных обществ.

В самом деле, мы очень хорошо знаем  теперь, что, пока существует экономическое  рабство, нечего толковать о свободе. Слова поэта:

Не говори мне о свободе:

Бедняк останется рабом! —

теперь уже проникли в умы  рабочих масс, во всю литературу нашего времени; они подчиняют себе даже тех, кто живет чужой бедностью, лишая их той самоуверенности, с  которой они заявляли прежде о  своем праве на эксплуатацию других.

Что современная форма присвоения общественного капитала не должна более  существовать — в этом согласны миллионы социалистов Старого и  Нового Света. Даже сами капиталисты  чувствуют, что эта форма умирает и уже не решаются защищать ее с прежней смелостью. Вся их аргументация сводится уже, в конце концов, к тому, что мы не придумали еще ничего лучшего. Но ни отрицать гибельных последствий существующих форм собственности, ни защищать свое право на нее они уже не решаются. Они пользуются этим правом, пока им это позволяют, но не стремятся уже основать его на каком-нибудь принципе. И это вполне понятно.

Возьмите, например, Париж — город, представляющий собой творчество стольких веков, продукт гения целой нации, результат труда двадцати или  тридцати поколений. Можно ли уверить  жителей этого города, постоянно  работающих для его украшения, для  его оздоровления, для его прокормления, для доставления ему лучших произведений человеческого гения, для того, чтобы  сделать из него центр мысли и  искусства; можно ли уверить того, кто создает все это, что дворцы, украшающие улицы Парижа, принадлежат  по справедливости тем, кто является в настоящее время их законными  собственниками, в то время как  вся ценность их создается нами всеми  и без нас равнялась бы нулю.

Усилиями ловких воспитателей народа этот обман может еще поддерживаться в течение некоторого времени. Над  ним могут не задумываться даже сами рабочие массы. Но как только меньшинство мыслящих людей подняло и поставило перед всеми этот вопрос, в ответе на него уже не может быть сомнения, и народный ум отвечает: «Конечно, если отдельные люди присвоили себе лично все эти богатства, то — только ограбивши всех».

Точно так же можно ли убедить  крестьянина в том, что та или  другая земля, принадлежащая помещику, принадлежит ему по законному  праву, когда этот крестьянин может  рассказать историю каждого кусочка  земли на двадцать верст в окружности? Можно ли, наконец, уверить его  в том, что лучше, чтобы такая-то земля была под парком и усадьбой у такого-то помещика, тогда как  кругом есть столько крестьян, которые  с радостью взялись бы ее пахать?

Возможно ли, наконец, заставить  заводского рабочего или рудокопа поверить тому, что завод и копи принадлежат  по истинной справедливости их теперешним хозяевам, тогда как и рабочий и рудокоп уже начинают понимать смысл всех этих громадных грабежей и захватов железных дорог и угольных копей и узнают понемногу, какими путями законного грабежа богатые господа забирают земли и заводы.

Вместе с тем проявляется  все яснее и яснее еще и  другой, более глубокий, недостаток существующего порядка. Он заключается  в том, что при существовании  частной собственности, когда все  предметы, нужные для жизни и для  производства,— земля, жилища, пищевые  продукты, орудия труда, находятся в  руках немногих, эти немногие постоянно  мешают выращивать хлеб, строить дома, ткать и вообще — производить  всего столько, сколько нужно, чтобы  доставить достаток каждому. Рабочий  смутно сознает, что наша техника, наши машины настолько могущественны, что  могли бы доставить всем всего  вволю, но что капиталисты и государство  мешают этому повсюду. Им не нужно, чтобы  крестьяне и рабочие имели  всего вдоволь: они боятся этого. С сытыми труднее справляться, чем с голодными.

Мы не только не производим хлеба, всякой пищи, всякого платья и прочего  больше, чем нужно, чтобы всем хватало  вдоволь; но мы далеко не производим того, что обязательно необходимо.

В современных государствах, когда  крестьянин смотрит на помещичьи  необработанные поля, на их усадьбы  и сады, охраняемые судьями и урядниками, он отлично понимает это; недаром  он думает о том, как хорошо было бы распахать эти пустыри и  выращивать на них хлеб, которого не хватает по деревням.

Каждый социалист легко  вспомнит, как много предрассудков  жило в нем в то время, когда  он впервые услыхал или подумал  сам, что уничтожение частной  собственности на землю и капитал  становится исторической необходимостью.

То же самое происходит в настоящее время с человеком, которому в первый раз приходится слышать, что уничтожение государства  с его законами, со всей его системой управления, со всем его объединением точно так же становится исторической необходимостью, что уничтожение  капитализма невозможно без разрушения государства.

Эта мысль, бесспорно, противна всем понятиям, привитым нам нашим  воспитанием — воспитанием, которым (не мешает помнить) руководят в своих  выгодах церковь и государство.

Мы так много учились  и читали о необходимости власти, так запуганы и боимся самих себя (христианство) и еще более того «неразумной толпы» (история), мы так  много наслышаны об ужасах бунтов, беспорядков «хаоса», «анархии», что  мысль безвластия нас пугает с  первого раза.

Но становится ли от этого  мысль безвластия менее справедливой? И раз мы принесли уже в жертву своего освобождения столько предрассудков  относительно хозяина, собственности, религии, — остановимся ли мы перед  предрассудком государства?

Полное развитие личности и ее личных особенностей может иметь  место — по справедливому замечанию  одного из наших товарищей — только тогда, когда первые, главные потребности  человека в пище и жилье удовлетворены, когда его борьба за жизнь, против сил природы, упростилась, когда  его время не поглощено тысячами мелких забот о поддержании своего существования. Тогда только ум, художественный вкус, изобретательность и вообще все способности человека могут  развиваться свободно.

Коммунизм представляет собою, таким образом, лучшую основу для  развития личности — не того индивидуализма, который толкает людей на борьбу друг с другом и который только и был нам до сих пор известен, — а того, который представляет собою полный расцвет всех способностей человека, высшее развитие всего, что в нем есть оригинального, наибольшую деятельность его ума, чувств и воли.

Вот эти идеалы, идеалы анархизма.

Кропоткин исповедовал анархо-коммунизм, сущность которого можно свести к синтезу двух главных целей – свободы экономической и свободы политической. Будущее общество – это коммунизм полностью и неограниченно свободных людей; в анархическом обществе господствует свободное развитие, свободный почин, свободная деятельность, свободные, добровольные объединения и союзы; здесь каждым управляет только его собственная воля, но она не произвольная, а является результатом общественных влияний; анархическое общество ищет равновесия между множеством свободно проявляющихся сил. Суть анархизма, по Кропоткину, выражает принцип всеобщего равенства, обобщающий учения всех моралистов и являющийся синонимом справедливости; из равенства вытекает солидарность.

Вот почему во всех цивилизованных странах образуются такие значительные группы людей, энергически требующих  возвращения обществу всех богатств, накопленных трудами предыдущих поколений. Обобществление (земли, угольных копей, заводов и фабрик, жилых домов, средств передвижения и т. д. стало общим боевым кличем этих партий и преследование — излюбленное средство богатых и правящих классов — уже не может предотвратить торжество восставшего ума. И если миллионы рабочих еще не двинулись до сих пор и не отняли силою у хищников землю и заводы, то только потому, что они ждут удобной минуты — в роде той, которая представилась в I848 году, — чтобы броситься на разрушение существующего строя, встречая повсюду поддержку со стороны международного движения.

 Кропоткин видит в анархии  отрицание всякого государства  как олицетворения несправедливости, притеснения, всяческой монополии.  Он не приемлет парламентаризм, всякое представительное правление,  всякую власть правительства,  закон и авторитет. В анархическом  обществе нет управляемых и  управляющих, подчиненных и господствующих, принуждаемых и принуждающих. Идеалу  будущего соответствует способ  его достижения: коммунистическое  общество нельзя навязать свыше,  оно должно быть создано творческим умом самого народа. Если отрицается всякая власть, то анархия – это беспорядок? Нет: в анархическом обществе нравственный уровень поддерживается путем преследования и наказания антиобщественных поступков, путем воспитания и широкой взаимной поддержки в жизни. Здесь возникает свободный союз, вольная федерация разного рода объединений людей, создаваемых по поводу их общих дел местной жизни, на улице, в квартале, в общине, коммуне, городе, артели, в рабочих союзах, в провинциях, а также во всенародных и общенародных обществах.

Анархо-коммунизм в версии Кропоткина – это в первую очередь идеология распределения, а не производства. Материальное обеспечение всех членов общества должно быть, по его мнению, первым актом социальной революции. Не «право на труд», который квалифицируется как промышленная каторга, а «право на довольство», «довольство для всех», право пользоваться всеми наслаждениями, которые дает цивилизация, – лозунг анархо-коммунизма.