Культура славян

Культура славян была сформирована на основе трех природных факторов в число которых входили лес, река и степь. На роль хозяев Великой русской степи претендовали многие народы, но только древним русам, удалось не только закрепиться, но со временем создать одно из самых могучих из когда-либо существовавших древних государств. На его основе возник особый тип славянской культуры — евразийский, о сущности, особенностях и предназначении которого специалисты продолжают дискутировать до сих пор.

По мнению большинства историков, прародиной славян в расцвет бронзового века (середина II тысячелетия до н. э.) являлась Центральная и Восточная Европа. История восточного славянства и русского этноса как самостоятельной ветви славян начинается в I тысячелетии до н. э., когда славянские племена Среднего Подднепровья борются за свою независимость, строят первые крепости, впервые сталкиваясь с враждебной степной конницей киммерийцев и с честью выходя из сражений. К этому времени ученые относят создание одних из первичных форм славянской культуры - героического эпоса.

Ко времени прихода скифов в  южнорусские степи (VII век до н. э.) славяне прошли большой исторический путь, что получил отражение как в археологических материалах, так и в детльно разработанной мифологии славян. Социальный строй среднеднепровских славян еще за полторы тысячи лет до того, как образовалась Киевская Русь оказался на пороге государственности. Об этом говорят упоминания Геродотом славянских «царей», всаднические черты погребенных воинов, огромные «царские» курганы на Киевщине и импортная роскошь славянской знати.

 В конце V — середине VI века  началось великое переселение  славян на юг, за Дунай, на  Балканский полуостров, когда славянские  дружины отвоевали и заселили  почти половину Византийской  империи. Грандиозное по своим  масштабам движение славян перекроило  всю этническую и политическую  карту раннесредневековой Европы. Освоенная славянами территория  представляла собой так называемые  «ворота народов» — открытое  пространство между Уральскими  горами и Каспийским морем,  — через которые непрерывным  потоком вливались в южнорусские  степи волны кочевых народов.  Период с VIII по конец XVII в. — самый беспокойный в истории нашей страны. В это время русские земли подвергались опустошительным набегам.Материал из свободной русской энциклопедии «Традиция»

«Ворота народов», южнорусская степь, манили к себе многих. В I тысячелетии  до н. э. здесь возникли древнейшие Боспорское и Скифское государства. В VII—VI вв. до н. э. берега Средиземного, Черного и Азовского морей были колонизированы древними греками. Во II столетии до н. э. южнорусские степи были заняты иранскими племенами сарматов, затем аланов. В III—II веках до н. э. на эти территории вторглись германские племена готов, образовавшие большое царство от Дуная до Дона. В 375 году н. э. готов оттеснили монгольские орды гуннов заняв своими кочевьями пространство между Волгой и Дунаем.

На смену гуннам в VI веке явилось  в южнорусские степи новое  монгольское племя аваров, господство которого было также непродолжительным. Ему на смену в VII—VIII веках явились  новые азиатские орды — угров (венгров), болгар и хазар. Угры, недолго задержавшись, прошли в долину Дуная, где и основали свое национальное государство. Хазары образовали в VIII—IX вв. обширное государство (каганат).

Таким образом, на роль хозяев Великой  русской степи претендовали многие народы, но только древним русам, отразившим многочисленные набеги превосходящих по силе врагов, удалось не только закрепиться, но со временем создать одно из самых могучих из когда-либо существовавших древних государств. На его основе начал активно формировался новый, особый цивилизационный тип — евразийский, о сущности, культурных особенностях и предназначении которого специалисты продолжают дискутировать до сих пор.

О культуре славян того периода нам  известно очень мало. Сохранившиеся  памятники характеризуют уклад  жизни наших предков следующим  образом. До образования государства  жизнь славян была организована по законам патриархально-родового быта. Всеми вопросами в общине управлял совет старейшин. Типичной формой славянских поселений являлись небольшие деревни  — в один, два, три двора. Несколько  поселков объединялись в союзы («верви»). Религиозные верования древних  славян представляли собой, с одной  стороны, поклонение явлениям природы, с другой — культ предков. У  них не было ни храмов, ни особого  сословия жрецов, хотя были волхвы, кудесники, которые почитались служителями  богов и толкователями их воли.

Главные славянские боги были следующие: Даждь-бог (у других племен — Хоре) был богом солнца; Перун — бог грома и молнии; Стрибог был богом ветра; Велес был покровителем скотоводства; небо иногда называлось Сварогом (и потому Даждь-бог был «Сварожичем», т. е. сыном неба); мать-земля тоже почиталась как некое божество. Природа представлялась одушевленной или населенной множеством мелких духов: в лесах жили лешие, в реках — водяные. Души умерших представлялись в виде опасных для неосторожного человека русалок.

Местами языческого культа на Руси были святилища (капища), где происходили  моления и жертвоприношения. Святилища  представляли собой округлые или  сложные по очертаниям, земляные и  деревянные сооружения на возвышенных  местах или насыпях, окруженные валами или рвами. В центре капища находились каменные или деревянные славянские идолы, вокруг которых жгли жертвенные костры. В жертву богам приносили  плоды, животных и птиц; были известны и человеческие жертвоприношения.

Вера в загробный мир, в то время, когда свершался славянский обряд похорон, заставляла вместе с  покойником класть в могилу все, что  могло ему пригодиться, в том  числе и жертвенную пищу. При похоронах  людей, принадлежащих к социальной верхушке, сжигали их наложниц.

У славян существовала оригинальная система письма — так называемая узелковая письменность. Знаки ее не записывались, а передавались с  помощью узелков, завязанных на нитях, которые заматывались в книги  — клубки. В древности узелковая  письменность была распространена у  многих народов. Узелковым письмом  пользовались древние инки и ирокезы, древние китайцы. Оно существовало у финнов, угров и карелов. На многих предметах, поднятых из захоронений языческого времени, просматриваются несимметричные изображения узлов сложной конфигурации, напоминающие иероглифическую письменность восточных народов.

Определяющую роль в жизни славян играли три фактора — лес, река и степь. Лес шел на строительство  и служил топливом, обеспечивал славян материалом для хозяйства, создания домашней обстановки, посуды, плетения лаптей. В лесу сосредотачивались  основные отрасли народного хозяйства  — старинные промыслы: наши предки курили смолу, гнали деготь, занимались звероловством и лесным пчеловодством. Лес служил самым надежным убежищем от врагов, он заменял русскому человеку горы и замки.

Само государство славян укреплялось  не в степях, где его постоянно  громили степняки, а на далеком  Севере, под прикрытием дремучих лесов. Лесными мотивами пропитаны фольклор, религия и мораль русского народа. Лешие, водяные, бабы-яги так же, как святые и отшельники обитали именно в лесах: «В тяжелые времена татарского ига, в эпоху политического гнета извне и морального упадка внутри общества благочестивые люди, стремившиеся уйти от мирских соблазнов, суеты и грехов, уходили в лесную «пустыню», строили себе там кельи и скиты и жили долгие годы в уединении и безмолвии; впоследствии к ним присоединялись другие ревнители «пустынножительства» и устраивали обители, которые потом становились центрами и опорными пунктами русской колонизации.

Историческое значение русских  рек не ограничивалось их ролью транспортных магистралей, хотя по рекам шла русская  колонизация и осуществлялась торговля с другими странами. Но по берегам  рек строились города, села, маленькие  деревушки, рыбачьи и охотничьи  хижины, реки кормили славян своими запасами, их русский человек воспевал в песнях. Волга — матушка стала  символом России.

Третья стихия русской природы  — степь, широкая, раздольная и величавая, — в течение долгих веков была для русского народа не только символом свободы (в ней укрывались беглые крестьяне), но и вечной угрозой, источником нашествий и разорения.

«Постэкономическое общество», по мнению П. Дракера[48], преодолевает традиционный капитализм и все процессы отчуждения, способствуя формированию новой системы ценностей современного человека. Изменение характера труда и межличностных отношений приводит к трансформации системы ценностей и переориентации человека на психологические, социальные и этические цели. На уровне общества подобными проявлениями новых ценностных установок стали требования общественности, высказанные в адрес компаний, чтобы те решали, помимо экономических, также и социальные задачи. Об этом, по мнению Э. Тоффлера, свидетельствуют попытки выработать количественный критерий социальной деятельности[49]. Причем, ценности не просто изменяются, а «дробятся», сопутствуя процессу социальной дестандартизации. При этом, по убеждению Э. Тоффлера[50], может даже наблюдаться конфликт ценностей между различными общественными группами. Столь радикальные сдвиги в социальной структуре постиндустриального общества, безусловно, связаны со стремительным ускорением технического прогресса, опосредующего переход к качественно новому состоянию всего общественного целого.

Экономическое изобилие и безопасность, повышение уровня образованности общества, как отмечают исследователи, продолжают проявлять себя в качестве факторов постоянного видоизменения своей  жизни[51]. В подобных обстоятельствах  человек становится более свободным  — в реализации повседневных потребностей, в общении и образовании, в  страсти к развлечениям и увеличению свободного времени, в одежде, танцах, даже в новых способах лечения, цель которых — освобождение своего «Я». Исследователи отмечают, что та философия  гедонизма, которая была характерной  для общества 60-х годов, к 80-90-м  годам претерпела существенные изменения. Сегодня успех ассоциируется  не с обладанием вещами, а с качеством  жизни.

При этом гедонистическая этика 60-х  с ее активным сопротивлением пуританству  и отчуждению труда, и безоглядным  погружением в массовую культуру — «эротически-психопатическую» —  сменяется умеренными идеалами, осуждением «потребительской всеядности», неприятием урбанизированной и стандартизированной  жизни. «Культ духовности и спортивного  развития заменил собой контркультуру, толерантная и экологическая  «простая жизнь» заняла место страсти  к обладанию; нетрадиционная медицина, основанная на применении медитации, трав, наблюдение за собственным организмом и своими «биоритмами» указывают  на дистанцию, которая отделяет нас  от hot гедонизма в первоначальном его варианте»[52]. Ж. Липовецки, полемизируя с Тоффлером по поводу его тезиса о размывании границ между производством и потреблением, рассматривает сферу «self service» («do-it-yourself», «kit», «self-care»)[53] как примеры предельной персонализации характера потребления. Цель такого потребления — не только гедонизм, но и информация, интерес — не только к наслаждению жизнью, но и к внутреннему обновлению, а результат — появление информированного и наделенного ответственностью индивида, «постоянного собственного «диспетчера»».

Эта система ценностей, означавшая преодоление прежней системы  материальной, экономической мотивации  и формирование постматериальных, постэкономических потребностей, определяемых не внешними, а внутренними побудительными стимулами к деятельности, была названа «постматериалистической» (post-materialist)[54] или «постэкономической» (post-economic)[55]. Ее появление было обусловлено рядом причин: во-первых, изменением характера производства, основанного на технологическом прогрессе, что позволило человеку удовлетворять материальные потребности достаточно просто и за счет достаточно непродолжительного рабочего времени. Вследствие этого, само по себе материальное благополучие утрачивает свою значимость, а на первый план выходят такие проблемы, как «необходимость сочетать безопасность и свободу, справедливость и ответственность»[56]. Р. Инглегарт, говоря о причинах формирования постэкономических ценностей, указывает на то, что новое поколение выросло «в условиях исключительной экономической безопасности», в результате чего данная ценность, не утратив своего позитивного характера, перестала быть столь значимой, как в недавнее время, и уступила место заботе о качестве жизни[57]. Во-вторых, превращением науки и знания в производительную силу, что, делает очевидной корреляцию между образованием и достатком и повышает социальный статус их носителей. Это, в свою очередь, изменяет отношение человека к информации, в сторону которой смещается потребление, что стимулирует генерацию новых знаний.

Р. Инглегарт связывает смену системы ценностей со сменой поколений, так как в границах одного поколения ценности практически не изменяются. Автор показывает, что ценностные представления американцев и западноевропейцев за 29 лет, что соответствует времени смены почти половины взрослого населения Западной Европы (49,8 %), сменяются также наполовину. Согласно данным, представленным исследователем, «материалисты» в 1970-1971 гг. имели подавляющее большинство по сравнению с постматериалистами: их соотношение приблизительно составляло 4 к 1. В 1988 году оно резко изменилось, составляя соотношение 4 к 3, в 2000 году оно практически сравняется. Р. Инглегарт показывает, что взаимосвязь системы ценностей и социально-экономического статуса носит сложный и парадоксальный характер. Характерно, что постматериалисты «имеют лучшую работу, солидное образование и более высокие доходы, нежели материалисты; однако для ценностей, на которые ориентируются постматериалисты, характерен отказ от акцента на экономический успех»[58]. Экономическому успеху, по сравнению с качеством жизни, они уделяют второстепенное внимание, делая акцент не столько на обязательную занятость и высокий доход, сколько на работу интересную, осмысленную, осуществляющуюся в контакте с близкими по духу людьми. Зарабатывая больше, чем постматериалисты, они ориентируются на повышение не благосостояния, а социального статуса.

Ч. Хэнди, ссылаясь на Ф. Кинсмена, выделяет не два, как Р. Инглегарт, а три психологических типа человека, ориентирующихся на стратегии «выживания», «достижения» и «самовыражения». Первые движимы поиском средств к существованию, их основная цель — финансовая и социальная безопасность, они склонны к клановости, крепко держатся за то, что имеют, архаичны и противятся переменам. Они — «остаточный продукт философии сельскохозяйственной эпохи — верхушка, середина и основание феодальной пирамиды»[59]. Вторые — доминирующие в индустриальном обществе, ориентированные на внешний мир и внешние символы успеха, умные и образованные — материалисты, являющиеся движущей силой экономически преуспевающих обществ. Третьи — ориентированные на внутренний мир — стремятся к проявлению своих талантов и убеждений, и в их систему ценностей входит самореализация, развитие личности, качество жизни. Согласно современным тенденциям (как отмечает Ч. Хэнди, в 1989 году эти люди составляли 36 % британцев и 42 % голландцев, больше же всего людей, ориентированных на внешний мир, было среди немцев[60]), эта категория станет основной в информационном обществе.

Ориентация на внутренние факторы  развития личности не означает низкого  уровня социального взаимодействия. Напротив, именно такие люди станут социальной базой информационного  общества, характеризующегося, прежде всего, значительной социальной сплоченностью  и высокой степенью доверия. К  обществам с высоким уровнем  доверия Ф. Фукуяма относит достаточно разнородные в культурном отношении страны — Японию, США и Германию, к обществам с низким уровнем доверия — возможно, менее различающиеся Францию и Италию, Мексику и Бразилию, Китай и Тайвань, страны Восточной Европы и бывшего СССР. Ф. Фукуяма убежден в том, что экономические успехи стран первой группы определяются как раз тем, что государства не пытаются искусственно создать условия для развития общества, а лишь дополняют и координируют эти процессы. Подобный подход определяется тем, что для исследователя экономика выступает наиболее динамичной формой взаимодействия людей, а культура — наиболее фундаментальной характеристикой общества.