Эвтаназия: легко ли “легко умирать”

Эвтаназия: легко ли “легко умирать”

В переводе с греческого “эвтаназия” — это “благая смерть” (от греч. эв — хорошо, танатос — смерть). Впервые термин был использован в XVI-м веке Фрэнсисом Бэконом для обозначения “легкой”, не сопряженной с мучительной болью и страданиями смерти, могущей наступить и естественным путем. Как отмечал Бэкон: “Долг врача состоит не только в том, чтобы восстанавливать здоровье, но и в том, чтобы облегчить страдания и мучения, причиняемые болезнью…”. В XIX веке эвтаназия стала обозначать “умерщвление пациента из жалости”. В годы третьего рейха в фашистской Германии принудительной эвтаназии, то есть попросту убийству, подвергали в целях “очищения расы” пациентов психиатрических клиник. А во второй половине XX века в мире вновь развернулась дискуссия вокруг легализации эвтаназии уже из соображений гуманизма. Однако мировое сообщество в целом не поддержало подобное понимание гуманности в отношении больных. Законодательства практически всех стран мира солидарны в том, что с правовой точки зрения эвтаназия недопустима. Исключение составляет Северная территория Австралии, где эвтаназия официально разрешена законом. В Голландии по каждому факту эвтаназии возбуждается уголовное дело, которое затем закрывается за отсутствием состава преступления. Кроме того, в штате Орегон (США) не подвергается уголовному преследованию медицинские консультации пациенту, намеревающемуся совершить самоубийство; в этом американском штате врач может выписывать пациенту, но не давать сам, вызывающие смерть препараты[1].

В России эвтаназия запрещена. Согласно 45-й статье “Основ законодательства Российской Федерации об охране здоровья граждан” эвтаназия представляет собой “удовлетворение медицинским персоналом просьбы больного об ускорении его смерти какими-либо действиями или средствами, в том числе прекращением искусственных мер по поддержанию жизни”. Как далее формулирует 45-я статья, “лицо, которое сознательно побуждает больного к эвтаназии и (или) осуществляет эвтаназию, несет уголовную ответственность в соответствии с законодательством Российской Федерации”.

Как сформулировано в тексте “Клятвы врача России”, приведенной в 60-й статье Основ: “Получая высокое звание врача и приступая к профессиональной деятельности, я торжественно клянусь …никогда не прибегать к осуществлению эвтаназии”. Напомним, что в основу клятвы российского врача легла клятва Гиппократа. Согласно тексту клятвы Гиппократа уже в 4 веке до нашей эры врач обещал: “Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла”.  Так вот наша задача — выявить значение этого клятвенного обещания для современной медицины, медицинского сообщества и каждого врача в отдельности.

Пространство неизвестного.

“Те, кто подлинно предан философии, заняты на самом деле только одним — умиранием и смертью”[2]. Этим словам Сократа две с половиной тысячи лет, но они озадачивают и поныне: коль скоро жизнь упирается в смерть, тот, кто хочет быть мудрым (а фило-софия — это и есть любовь к мудрости), должен не просто достойно пройти путем умирания, но и понять, куда он ведет, во что превращает нас там, а стало быть, ради чего таки стоит в этой жизни умирать.

Но смерть — пространство неизвестного. Как в анекдоте:

В утробе матери находятся два младенца.

Один спрашивает другого: “Слушай, а как ты думаешь, есть ли жизнь после родов?”

Второй ему отвечает: “Ну, конечно же, нет — ведь оттуда еще никто не возвращался…”

Ни наука, ни житейский опыт не в силах ответить на вопрос о том, что ожидает нас после смерти. Понятно, что тело вернется в землю. Но сводима ли жизнь человека только к его телесности? Допустимо ли редуцировать человека к его физико-химическим свойствам, рассматривая его как предмет, или к его биологии, относясь к нему как к животному? Или все же человек — это не просто “кусок ходячей телятины”, не просто “покойник в отпуске”… Но что же такое тогда человек, которому предстоит умирать?

Человек наделен сознанием, но это означает, что слово “человек” звучит, не только гордо, но и горько, ибо ему известно о том, что он обречен жить в перспективе конца. В отличие от всех иных живых существ мы сызмала знаем о том, что умрем. И хотя, как показывает Л.Н. Толстой в “Смерти Ивана Ильича”, человеку свойственно загораживаться от этой горькой правды, в какой-то момент времени в нем просыпается понимание того, что его жизнь — это жизнь к смерти, и все переворачивается вверхтормашаками. Неслучайно, именно это наблюдение Толстого стало исходной точкой экзистенциальной философии, просеивающей человеческую жизнь сквозь сито смертного опыта.

И еще одно очень важное наблюдение: против смерти протестует все человеческое существо. В глубине души каждый знает о том, что смерть — это неправильно, что так не должно быть. Время аннигилирует человека, но разве достойно человеческой личности исчезнуть без остатка? Именно из этого трагического несоответствия должного и реальности и рождается вопрос, который стоит перед человеческим сознанием всю историю человечества:

Откуда, как разлад возник?

И отчего же в общем хоре

Душа не то поет, что море,

И ропщет мыслящий тростник?[3]

В пользу “легкой смерти”

        a.“Милосердие” (“последнее лекарство”).

Сторонники эвтаназии утверждают, что коль скоро медицина призвана облегчать страдания больных, то в тех случаях, когда анестезия уже не может помочь, умерщвление больного — это проявление милосердия, то “последнее лекарство”, которое должно быть ему дано. Эвтаназия осмысляется здесь как “правильное лечение”, направленное на устранение непереносимых болей.

1)      “Альтруизм” (самопожертвование).

Сторонники эвтаназии обращают внимание на то, что просьба больного об ускорении смерти может быть вызвана альтруистической мотивацией. В этом случае больной считает, что он обязан перестать быть обузой для ближних. У него не исчезает желание жить, но он преодолевает его, чтобы не обременять родственников и медперсонал заботами о нем самом. По точной формулировке И.В. Силуяновой, “забота о близких поглощает его индивидуальную волю к жизни”[4].

1)      Достойная смерть как право на комфорт

Для сторонников этого аргумента достоинство жизни определяется ее качеством. Если жизнь не приносит наслаждений, если она сопровождается ощущением дискомфорта и это ощущение нарастает, такую жизнь нельзя считать достойной. Тем более нельзя считать достойным жизни мучительный процесс умирания. Поскольку такая жизнь не удовлетворяет запросы личности, она не имеет смысла и от нее следует избавиться. Гедонистическая жизненная установка редуцирует смысл жизни к переживанию удовольствий, а тем самым подвигает к самоубийству тех, для кого комфорт уже недостижим.

1)      “Справедливость” (лишние люди).

Сторонники эвтаназии убеждены в том, что легализация эвтаназии позволит сократить затраты на лечение безнадежных больных и направить эти средства на другие, более значимые для общества цели. Кроме того, ускоряя смерть терминальных больных, медицина сможет лучше обслуживать тех, у кого больше шансов на выздоровление. Таким образом, полагают сторонники эвтаназии, легализация эвтаназии позволит воплотить принцип справедливости.

В ситуации демографического кризиса — а европейский мир стремительно стареет — все большую популярность в массовом сознании получает идея решать проблему постарения населения за счет добровольной эвтаназии И совсем неслучайно в Голландии, где последние три года эвтаназия не преследуется по закону, категорически против ее легализации выступали общества инвалидов. Почему? Потому что для них было очевидно, что общество, которое из финансовых соображений готово ускорять смерть больных по их желанию, следующим шагом легализует принудительное умерщвление, а тогда первыми жертвами подобной справедливости станут именно они — инвалиды. Кроме того, европейцы помнят о том, что в XX веке в Европе принудительная эвтаназия уже была однажды легализована — в фашистской Германии — и не хотят повторения.

Несовместимость с врачебным призванием (“деонтологический подход”).

Впервые в истории медицины этот подход был сформулирован в Клятве Гиппократа. Он заключается в том, что само понятие врача исключает намерение причинить больному смерть. Коль скоро целью врачевания является человеческая жизнь, у врача нет никаких оправданий, если свои знания он будет использовать для того, чтобы ее оборвать.

Вот какой след оставила клятва Гиппократа в медицине поздней античности. Во II веке по Р.Х. Апулей написал книгу “Золотой осел” — своеобразный античный триллер с загадочными убийствами и исчезновениями людей. При этом, описывая нравы эпохи, Апулей затрагивал и тему врачебного призвания. Вот что говорит на суде античный медик, у которого преступники пытались заполучить яд для умерщвления якобы безнадежно больного человека: “Когда этот негодяй старался купить у меня смертельного яда, я считал, что несовместимо с правилами моей профессии причинять кому бы то ни было гибель или смерть, так как меня учили, что медицина предназначена для спасения людей, но боясь, в случае если я не соглашусь исполнить его просьбу, как бы несвоевременными этим отказом я не открыл путь преступлению, как бы кто другой не продал ему отравы или не прибег бы он к мечу или другому орудию для довершения задуманного, дать-то я ему дал снадобья, но снотворного”[5]. Таким образом, для античного сознания самоочевидно, что врач призван спасать, бороться за человеческую жизнь до конца. Этот завет Гиппократа сформировал медицинскую этику европейского мира.

Что отстаивает медицина? (прагматический подход).

1)              Случаи самопроизвольного излечения (вероятностный характер науки).

Этот аргумент противников эвтаназии основан на данных статистики, согласно которым даже при терминальной болезни возможны случаи самопроизвольного излечения или перехода в состояние стойкой ремиссии. В чем же причина этих непрогнозируемых улучшений состояния? В том, что медицинский диагноз и прогноз носят вероятностный характер. Как ставится диагноз?

Исходя из того, что есть в наличии у врача:

1)              данные анализов, медицинского осмотра, анамнеза;

2)              медицинская квалификация (знания плюс опыт),

— врач моделирует картину болезни и перспективы выздоровления.

Очевидно, что, во-первых, при получении данных возможны погрешности, равно как и точность приборов всегда имеет свои пределы, во-вторых, в знаниях врача возможны изъяны, в-третьих, сам анализ и прогноз могут быть ошибочными. И согласно данным патанатомии до 30% вскрытий показывают ошибочность диагноза и лечения. Или полную, что редко, или частичную, когда врач не учел какие-либо факторы, не зафиксировал сопутствующие заболевания и т.д.

Но даже если предположить, что и анализы, и диагноз, и прогноз — на самом высоком уровне, то и в этом случае их достоверность отнюдь не стопроцентна. Почему? Потому что научное знание описывает лишь часть реальности. И хотя сфера известного человеку постоянно расширяется, за ее пределами остается бесконечное пространство непознанного, а следовательно, и не учитываемого при решении вопроса о том, в каком состоянии поступил больной и что ожидает его в будущем. Этим объясняются те случаи самоизлечения или перехода в состояние стойкой ремиссии, которые фиксируются даже среди пациентов со смертельными заболеваниями. Конечно, они составляют доли процента. Но эти доли — и есть та ниточка надежды, которую перерубает эвтаназия.

Коль скоро врач обязан использовать все средства для спасения жизни больного, то одним из таких средств является само время. Пока больной жив, есть надежда, что проявят себя те внутренние резервы организма, которые пока неизвестны науке, но могут сыграть свою роль в выздоровлении больного. Кроме того, может быть выявлена ошибочность диагноза или, может быть, все же удастся подобрать для больного подходящую ему методику лечения. Наконец, не исключено, что медицинская наука справится с данным заболеванием, появятся лекарства или подходы, до которых больному нужно просто дожить.

Печальной иллюстрацией того, почему недопустима поспешность в вопросах жизни и смерти, может служить хрестоматийный случай с врачом, который причинил “легкую смерть” своему сыну, заболевшему тяжелой формой дифтерии, а через день была открыта сыворотка, позволяющая спасать таких больных.

2)              Адаптационные возможности человека (из опыта военной медицины)

Этот аргумент противников эвтаназии говорит о том, что даже если качество жизни человека ухудшается, это не означает, что он не сможет адаптироваться и найти себя в новой жизненной ситуации. Как отмечает И.В. Силуянова, “практика военных врачей свидетельствует о способности человека приспособляться к жизни, несмотря на инвалидность (ампутация ног, рук). Адаптация и новое качество жизни, как правило, приводило большинство из них к негативной оценке своих прежних просьб к врачам об ускорении их смерти”[6].

3)              Угроза развитию медицины

Этот аргумент противников эвтаназии всецело прагматичен: легализация эвтаназии пресечет развитие медицинской науки. Дело в том, что мотор современной медицины — это реаниматология и смежные направления медицинской науки. Но борьба за жизнь пациента всегда была одной из самых затратных сфер медицины. Сюда привлекаются огромные средства, но именно поэтому здесь и совершаются открытия. Если же врачам позволят избавляться от трудных больных, если смерть получит статус “последнего лекарства”, реанимация утратит всякий смысл: умертвить больного гораздо дешевле, чем спасать его жизнь.