Экономическое учение А. Тюрго

     Сочувственно  относились к физиократам или  только отчасти разделяли их взгляды  Кондильяк, Кондорсе, Мальзерб, Лавуазье. Из видных экономистов той эпохи  лишь Неккер и Форбонне продолжали держаться принципов меркантилизма. Некоторые причисляют к физиократам  и Гурне, который действительно  пользовался большим уважением  среди последователей школы; но он далеко не разделял мнения о непроизводительности торговли и обрабатывающей промышленности. С физиократами его роднит, главным образом, убеждение в благодетельности свободной конкуренции; ему принадлежит знаменитая формула: «laissez faire, laisser passer». Значение Гурне в истории школы физиократов заключается в том, что у него главным образом последователи Кене заимствовали аргументы в пользу экономической свободы. Иногда во всей физиократии видят не что иное, как слияние идей Гурне и Кене, но чаще в зависимость от Гурне ставят одного только Тюрго. Новейшие исследования (Oncken) показали, что гораздо раньше Гурне идею экономической свободы высказал маркиз д’Аржансон.

     Все главные основания физиократической теории как политико-экономического учения были изложены уже основателем  школы, а потому о них вполне достаточное  понятие даёт учение Кене. В оценке их общественной роли историки не вполне сходятся между собой, неодинаково  понимая их отношение к отдельным  социальным классам. Несомненно, что  физиократы враждебно относились к  сословному строю общества, к привилегиям  дворянства и к сеньориальным  правам. Некоторые историки особенно подчеркивают народолюбие физиократов. Издатель сочинений физиократов  в XIX в., Дэр, ставит им в заслугу, что  они «формулировали великую проблему справедливого и несправедливого» в общественных отношениях и в  этом смысле «основали школу социальной морали, которой раньше не существовало». Новейший историк социализма (Lichtenberger, «Le socialisme du XVIII siècle») говорит, что «в известном смысле физиократы играли роль, имеющую некоторую аналогию с ролью современных социалистов, так как они стремились эманципировать труд и защищали права социальной справедливости». Не так далеко идут в своих отзывах немецкие писатели (Кауц, Шеель, Кон и др.), но и они  подчеркивают симпатию к трудящимся и обременённым. В сущности, однако, физиократы были, как это понял  ещё Луи Блан, бессознательными представителями  интересов буржуазии; Маркс совершенно верно заметил, что «физиократическая  система была первой систематической концепцией капиталистического производства».

     В самом деле, физиократы были проповедниками крупного хозяйства: уже Кене считал наиболее нормальным, чтобы земли, обрабатываемые под посевы, соединялись в большие  фермы, которые находились бы в руках  богатых землевладельцев (riches cultivateurs); только богатые фермеры составляют, по его мнению, силу и могущество нации, только они могут дать занятие  рабочим рукам и удержать в  деревне жителей. При этом Кене объяснял, что под словами «богатый фермер»  не следует понимать работника, который  сам пашет, а хозяина, имеющего наемных  рабочих; все мелкие фермеры должны были превратиться в батраков, работающих на крупных фермеров, которые и  суть «истинные земледельцы». По словам аб. Бодо, «в обществе, истинно благоустроенном  на основах экономических принципов», должны существовать простые земледельческие  рабочие, которые жили бы только своим  трудом. Отождествляя нередко землю  и землевладельца, интересы земледелия и интересы сельских хозяев, физиократы очень часто, когда говорят об интересах производительного класса, имеют в виду именно только фермеров. Отсюда недалеко было до особенной  заботливости о последних — и  действительно, Кене советует правительству  наградить фермеров всякими привилегиями, так как в противном случае благодаря своему богатству они  могут приняться за другие занятия. Заботясь об увеличении национального  дохода, заключавшемся, с точки зрения физиократов, в сумме доходов  отдельных сельских хозяев, они признавали необходимость благосостояния рабочих  едва ли не потому только, что в интересах  нации продукты должны потребляться в возможно большем количестве.

     Содействовать увеличению рабочей платы физиократы вовсе не были намерены: Кене советует для жатвы брать пришлых савойских  рабочих, которые довольствуются меньшей  платой, чем французские, ибо от этого  уменьшаются расходы производства и увеличиваются доходы собственников  и государя, а вместе с ними возрастает могущество нации и фонд рабочей платы (le revenu disponible), который доставит рабочим возможность лучшего существования. Таким образом, физиократы не умели отделить накопление капиталов от обогащения землевладельцев и крупных фермеров: наблюдая вокруг себя одну бедность, желая поднять национальное богатство, они обращали внимание исключительно на количество предметов, находящихся в стране, без всякого отношения к их распределению. Необходимость капиталов на их языке переводилась в необходимость капиталистов. Крестьянин рисовался им либо в виде мелкого собственника, едва существующего доходами со своей землицы, либо в виде половника, вечно находящегося в долгу у помещика, либо в виде безземельного батрака, которому ни тот, ни другой не могут доставить работы. По мнению физиократов, крупное фермерство, обогащая государство, могло занять свободные руки безземельного крестьянства. В этом отношении физиократы сходились с весьма многими агрономическими писателями, указывавшими, что мелкое хозяйство крестьян-собственников и половников, невежественных и бедных, не в состоянии служить основой для тех улучшений в способах обработки земли, которые требуются для подъёма её производительности.

     Между теорией физиократов, благоприятной  для буржуазии, и их народолюбивыми чувствами было, таким образом, довольно значительное противоречие. Раньше всего  оно было отмечено Луи Бланом, когда  он, например, говорил о Тюрго: «он  не всегда отличался последовательностью  по отношению к своим принципам; не будем его за это упрекать, ибо в этом его слава». В политическом отношении физиократы стояли на точке  зрения просвещённого абсолютизма. Уже Кене, мечтая о реализации своей  экономической системы, считал необходимой  такую силу, которая могла бы совершить  эту реализацию. Он требовал поэтому  полного единства и безусловного господства верховной власти, возвышающейся  во имя общего блага над противоположными интересами частных лиц. Мерсье де ла Ривьер в главном своём сочинении развивал ту мысль, что «законный деспотизм» (despotisme légal) один в состоянии осуществить общее благо, установить естественный общественный порядок, чем вызвал резкие возражения со стороны Мабли. Нападая на теорию разделения и равновесия властей или теорию политических противовесов, Мерсье рассуждал так: если основы хорошего правления очевидны для власти и она захочет поступать сообразно с ними на благо общества, то «контрафорсы» могут лишь помешать ей — и наоборот, в таких противовесах нет надобности, раз основы хорошего правления остаются неизвестными власти. Напрасно из боязни, что правитель может быть невежественным, ему противопоставляют людей, едва умеющих управлять самими собой. Впрочем, роль абсолютной власти понималась скорее в смысле силы, которая должна устранить все, что мешает «естественному порядку», чем в смысле силы, которая должна созидать нечто новое.

     В последнем отношении интересен  разговор Екатерины II с Мерсье де ла Ривьером, которого она пригласила в Петербург для совета с ним  о законодательстве «Каких правил, — спросила она, — следует держаться, чтобы дать наиболее подходящие законы для народа?» — «Давать или  создавать законы — такая задача, государыня, которой Бог никому не предоставлял», — отвечал, Мерсье де ла Ривьер, вызвав новый вопрос Екатерины  о том, к чему же, в таком случае, он сводит науку правления. «Наука правления, — сказал он, — сводится к признанию  и проявлению законов, начертанных  Богом в организации людей; желать идти дальше было бы большим несчастьем и чересчур смелым предприятием». Учение физиократов оказало влияние  на французскую революцию. «Из их среды, — говорит Бланки в своей  „Истории политической экономии“, —  был дан сигнал ко всем общественным реформам, какие только были совершены  или предприняты в Европе в  течение 80 лет; можно даже сказать, что, за немногими исключениями, французская  революция была не чем иным, как  их теорией в действии». Луи Блан, видевший в физиократах представителей интересов буржуазии, хотевших заменить одну аристократию другой, и потому называвший их учение «ложным и опасным», тем не менее прославлял их как проповедников новых идей, из которых вышли все преобразования революционной эпохи. «Экономисты, — говорит о Ф. Токвиль в „Старом порядке и революции“, — играли в истории менее блестящую роль, чем философы; быть может, они и меньше, нежели последние, оказали влияния на возникновение революции — и тем не менее я думаю, что истинный её характер лучше всего познается именно в их сочинениях. Одни высказывали то, что можно было себе вообразить; другие иногда указывали на то, что нужно было делать. Все учреждения, которые революция должна была безвозвратно уничтожить, были особенным предметом их нападок; ни одно не имело права на пощаду в их глазах. Наоборот, все те учреждения, которые могут рассматриваться как настоящие создания революции, были заранее возвещены физиократами и с жаром ими прославлены. С трудом можно было бы назвать хотя бы одно, зародыш которого уже не существовал бы в каких-либо их сочинениях; в них мы находим все, что было наиболее существенного в революции». В сочинениях Ф. Токвиль отмечает и будущий «революционный и демократический темперамент» деятелей конца XVIII в., и «безграничное презрение к прошлому», и веру во всемогущество государства в деле устранения всех зол.

     Оценивая  общее значение физиократов, один из самых последних исследователей их учения (Мархлевский) называет отдельные  случаи влияния физиократов на жизнь  «революционными бациллами физиократизма». Несколько иначе относится большинство  историков к чисто научной  стороне этого учения.

     После появления «Богатства народов» Ад. Смита школа Кене пришла в полный упадок, хотя у неё были ещё сторонники даже в XIX в.: Дюпон де Немур — до самой своей смерти (1817), в тридцатых  годах — Ж. М. Дютан и др. В  классической школе полит. экономии установилось, в общем, самое отрицательное  отношение к физиократам, не всегда справедливое. В своём «Капитале» Маркс довольно часто говорит о физиократах (в примечаниях) с сочувствием; одно количество цитат указывает на то, как высоко ставил он иногда этих предшественников классической школы. В отдельных случаях он даже находил понимание тех или других вопросов более глубоким и более последовательным у физиократов, нежели у А. Смита. Сам вопрос о зависимости последнего от физиократов был подвергнут внимательному пересмотру, результаты которого оказались благоприятными для физиократов Сочинения физиократов изданы Дэром в «Collection des principaux économistes»; «Друг людей» Мирабо переиздан Rоuхеl’ем в 1883 г., а сочинения Кене перепечатал Онкен. 

1.4 Физиократия вне  Франции 

     Физиократы  нашли многочисленных последователей за пределами Франции. Особенно много  было их в Германии, в которой  наиболее замечательными физиократами были Шлеттвейн, советник маркграфа  баденского Карла-Фридриха Фюрстенау, Шпрингер, в особенности же Мовильон и швейцарец Изелин. Самым замечательным  представителем немецкого физиократизма  считается маркграф Карл-Фридрих, написавший «Abrégé de l’есоnоmiе politique» (1772) и сделавший  попытку реформы налогов в  духе системы: в нескольких деревнях он, вместо всех прежних налогов, ввёл «единый налог» (impôt unique) в виде 1/5 «чистого дохода» (produit net) от произведений почвы; но этого частного опыта, продолжавшегося  более двадцати лет (1770—1792), он не обобщил. Как теоретики, немецкие физиократы ничего не прибавили к учению своих  французских собратьев. В Германии ещё в XIX веке встречались сторонники физиократии: например, в 1819 г. Шмальц во втором издании своей «Энциклопедии  камеральных наук» продолжает называть себя физиократом. Противниками физиократов  среди немцев выступили Юстус  Мёзер (который, как защитник старины, вооружился и против учения А. Смита), И. Мозер, Дом и Штрелин.

     Путь  для физиократии в Италии расчистил  Бандини, главными же сторонниками её были Дельфико, Негри, Фиорентино, Дженнаро («Аnnоnа», 1783), Саркиани («Intorno al sistema delle pubbl. imposizione», 1791). Отчасти новое учение повлияло и на некоторых итальянских  меркантилистов, как то: Паолетти, Филанджиери, Бриганти, д’Арко и Менготти, тогда  как в лице Верри оно встретило  сильного критика. В практическом отношении  влияние доктрины сказалось на реформах Леопольда Тосканского. Физиократы нашли последователей также и  в Швеции. Из двух политических партий (шляп и шапок), боровшихся здесь  за власть в середине ΧVΙΙΙ в., одна (шапки) стояла на стороне преимущественного  покровительства сельскому хозяйству. С конца 50-х годов в шведской литературе велась оживленная полемика о мерах, которые могли бы содействовать  развитию земледелия и хлебной торговли. По этому вопросу и по вопросу  о мерах к увеличению роста  народонаселения шведские публицисты стали прислушиваться к тому, что  писалось во Франции. Под влиянием «Друга людей» Шеффер в 1759 г. написал «Мысли о влиянии нравов на количество населения», которыми начинается проповедь в  Швеции физиократических идей. Через  несколько лет Олаф Рунеберг, «шведский  Гурне», издал сочинение « Undersökning om vara näringar äro Komma till en mot folkstoken svarande höjd», в котором выставил положение, что  свободная конкуренция есть жизненный  принцип торговли. Самым замечательным  шведским физиократом был Хидениус, автор мемуара о причинах эмиграции  и мерах к её прекращению, рассуждения  об «источнике бедности государства» и др. сочинений, изданных в шестидесятых годах XVIII в. У Хидениуса были многочисленные последователи, из которых наиболее замечательны Брункман и Вестерман (Лилиенкранц).

     В Польше почва для распространения  физиократических идей была подготовлена тем, что земледелие было там почти  единственным занятием населения и ещё в XVI веке между поляками были сторонники свободной торговли хлебом. С другой стороны, знатные поляки в XVIII в. очень охотно сближались с представителями французской философской и научной мысли (например, графа Хрептовича Мирабо лично рекомендовал маркграфу баденскому, а Дюпон де Немур прямо причислял к «экономистам»). Бодо и Дюпон де Немур сами одно время жили в Польше и были близки к некоторым магнатским домам. Главными представителями физиократии в Польше были: краковский профессор естественного права Антон Поплавский, ортодоксальный физиократ, автор «Собрания некоторых политических материй» (1774); виленский профессор того же предмета Иероним Стройновский, уже испытавший на себе влияние А. Смита, как это явствует из его «Учения о естественном и политическом праве и о политической экономии» (1785); политический деятель конца XVIII в. Валериан Стройновский, самый известный среди польских физиократов, написавший «Ekonomika powszechna krajowa» (1816). Физиократия оказала в Польше значительное влияние на некоторых политических реформаторов второй половины XVIII в. — например на Сташица и Коллонтая — и на многочисленных, большей частью анонимных авторов брошюр о крестьянском вопросе и о других злобах дня падавшей Речи Посполитой. 

1.5 Физиократы в России 

     Чистых  представителей физиократической теории в России не было, но влияние прикладных выводов их учения сказалось в  первой половине царствования Екатерины II. Идеи физиократов распространялись у нас при помощи французской  просветительной литературы: Екатерина  могла познакомиться с ними из Вольтера и Энциклопедии. В Наказе отголоском этих идей является возвеличение земледелия над промышленностью  и торговлей и взгляд на свободу  торговли. Но и тут уже эти мнения обставлены оговорками и ограничениями. Тем не менее, с первых годов царствования Екатерины уничтожаются привилегии, данные фабрикам в прежнее время, уничтожаются монополии на заведение фабрик того или другого рода, в том числе и казенных, отменяются льготы от разных повинностей; наконец, манифестом 17-го марта 1775 г. устанавливается принцип свободной конкуренции, уничтожается концессионный порядок устройства промышленных заведений и система специальных сборов с фабрик и заводов. В тот же период издается сравнительно более льготный для ввоза тариф 1766 г. Наконец, интерес окружающих императрицу лиц к физиократическим учениям выражается в создании — по образцу европейских учреждений, основанных сторонниками физиократов, — Вольного экономического общества (1765). На вопрос, поставленный Обществом по желанию императрицы для соискания премии, — о собственности крестьян, прислано было несколько ответов, написанных в духе физиократов, и эти ответы были одобрены Обществом. При участии кн. Д. А. Голицына, русского посла в Париже, переписывавшегося в 60-х годах с Екатериной по крестьянскому вопросу, выписан был даже рекомендованный Дидро представитель школы физиократов, Мерсье де ла Ривьер, неприятно поразивший императрицу своим самомнением и слишком высоким представлением о той роли, которую он готовил себе в России в качестве законодателя. После 8-месячного пребывания в Петербурге (1767—68) он был отослан назад во Францию, и с этих пор начинается быстрое охлаждение Екатерины к физиократам. В своей частной переписке она жалуется (середина 70-х годов), что «экономисты» её осаждают навязчивыми советами, называет их «дурачьем» и «крикунами» и не упускает случая посмеяться над ними. «Я не сторонница запрещений, — говорит она теперь, — но полагаю, что некоторые из них введены с целью устранения неудобств и было бы неблагоразумно и опрометчиво до них касаться». Она возражает против полной свободы хлебной торговли и даже против отмены внутренних городских сборов, последовавшей при имп. Елизавете. В 80-х годах политика Екатерины относительно торговли и промышленности окончательно изменяется в духе, противоположном принципам физиократов. В русском обществе идеи физиократов как известное политико-экономическое учение не имели сколько-нибудь заметного влияния: занятое политическими и философскими идеями, оно мало обращало внимания на политическую экономию. Когда такой интерес явился в начале XIX в., в политической экономии уже господствовали идеи Адама Смита, которые и проникли в Россию.