Рубинштейна — пианист, дирижер, композитор

Огромные достижения Рубинштейна — пианиста, дирижера, композитора, педагога, организатора музыкальной  жизни страны — сделали его  имя легендарным. Тем обиднее, что  он не мог быть вполне счастлив, так  как постоянно при жизни его  творчество безосновательно считали  не совсем русским. По этому поводу Рубинштейн с горечью восклицал «Для евреев я — христианин, для христиан — еврей, для русских я — немец, для немцев — русский, для классиков я — новатор, для новаторов — ретроград».

Антон Григорьевич  Рубинштейн родился в Подольской губернии 28 ноября 1829 года. С двух- или  трехлетнего возраста и до одиннадцати  лет мальчик безвыездно жил в  Москве и, при его феноменальной  восприимчивости к музыке и музыкальной  памяти, несомненно, впитал массу впечатлений. Как известно из мемуаров и других материалов, в радушном доме Рубинштейнов постоянно собирались студенты, чиновники, учителя, звучала музыка — пели, танцевали. Звуковую атмосферу Москвы тех лет определяли песни и  романсы Алябьева, Варламова, бытовые танцы. Единственный учитель Рубинштейна — Александр Иванович Виллуан, имевший на своего воспитанника большое влияние, был коренной москвич. Пьесы Виллуана и составляли преимущественно репертуар Антона Рубинштейна. Эти произведения, и особенно фортепианный концерт, с точки зрения мелодики целиком находятся в русле московской традиции.

Антон уже на десятом  году жизни начал выступать публично. И как многие вундеркинды середины века, совершил со своим учителем Виллуаном концертное турне по крупным городам Европы в 1841—1843 годах. С 1844 по 1846 год Антон занимался в Берлине теорией композиции у Зигфрида Дена, у которого в свое время занимался и Глинка. Весьма скоро он приобрел полную самостоятельность из-за разорения и смерти отца младший брат Николай с матерью вернулись из Берлина в Москву, Антон же переехал в Вену и всей своей дальнейшей карьерой обязан исключительно самому себе. Выработавшиеся в детстве и юности трудолюбие, независимость, гордое артистическое самосознание, демократизм музыканта-профессионала, для которого искусство является единственным источником материального существования, — все эти черты остались характерными для музыканта до конца его дней.

Особенности его  музыкального языка связаны с  детскими впечатлениями. Затем пианист с постоянно расширявшимся репертуаром, слушатель концертов и спектаклей в разных странах Европы, преимущественно в городах Германии и Австрии, Рубинштейн впитывал в себя и старую музыку и новую, и высокохудожественную — и, очень часто, второстепенную, эпигонскую, ибо при обилии и разнообразии концертов и концертных программ звучали, конечно, отнюдь не одни шедевры. Близкое и глубокое знакомство с русской музыкой и проникновение в русскую интонационность пришли позже, вхождение в этот звуковой мир было, вероятно, непростым и оказалось возможным благодаря исключительной отзывчивости и восприимчивости натуры музыканта.

О Рубинштейне-композиторе  можно было бы сказать не меньше, чем о Рубинштейне-пианисте. Нет такой области музыкального творчества, в которой он не проявил бы себя им написано громадное количество фортепианных произведений, среди которых пять концертов для фортепиано с оркестром, много камерных произведений (струнные квартеты, несколько трио для фортепиано, скрипки и виолончели, сонаты для фортепиано с альтом и виолончелью), скрипичный концерт, симфонии, различные увертюры и симфонические картины для оркестра, оратории, чуть ли не десяток опер и бесконечное количество романсов для пения. В общей сложности он написал более трехсот сочинений. Во всех произведениях Рубинштейна щедрою рукой рассыпаны отдельные гениальные мысли, искреннее, неподдельное чувство и вдохновение.

В конце 1840-х годов  Рубинштейн приезжает в Петербург. С 1854 по 1858 год он концертирует за границей. А вернувшись на родину, становится одним из организаторов, директором и дирижером Русского музыкального общества. В 1862 году он основал в  Петербурге музыкальные классы, преобразованные  позднее в первую в России консерваторию, директором и профессором которой  состоял до 1867-го.

На проценты с им же пожертвованного капитала в двадцать пять тысяч рублей был учрежден международный конкурс пианистов и композиторов, который устраивался каждые пять лет в другом государстве. Первый конкурс под председательством самого Рубинштейна состоялся в Петербурге в 1890 году, второй — в 1895 году в Берлине, третий — в 1900 году в Вене, четвертый — в 1905 году в Париже, пятый — в 1910 году в Петербурге, шестой предполагалось провести в 1915 году в Берлине, но этому помешала мировая война.

Конкурсы эти привлекали лучших пианистов и композиторов всего мира. Достаточно назвать таких  участников, как Ф. Бузони, И. Левин, А. Боровский, Л. Крейцер, В. Бакхауз, Л. Сирота, К. Игумнов, А. Гедике, М. Задора, А. Ген, Артур Рубинштейн, чтобы судить об уровне этих конкурсов.

В 1869 году необычайно успешно проходят гастроли Рубинштейна  в Европе. Восхищенный талантом русского музыканта, герцог Карл-Александр, в  свои юные годы привлекший к работе Гёте, предлагает даже остаться Рубинштейну  при дворе в Веймаре.

Следующие гастроли музыканта Рубинштейна начнутся в 1872 году. Концертная поездка со скрипачом  Г. Венявским по городам Америки  снова прошла на редкость удачно —  за 8 месяцев состоялось 215 концертов!

В 1884 году Рубинштейну  исполнилось шестьдесят пять лет, но его активность не снизилась. В 1885—1886 годах он организовал грандиозный  цикл «Исторических концертов», в  который вошло 175 произведений, исполненных  дважды в городах России и Западной Европы.

А. А. Трубников вспоминает «Исторические концерты давались Рубинштейном в зале Благородного собрания каждую неделю по вечерам и целиком повторялись  на другой день в час дня в Немецком клубе. Повторные концерты в Немецком клубе давались бесплатно для  педагогов, музыкантов и учащихся старших  классов консерватории. Исторические концерты Рубинштейна для каждого  музыканта были событием. А таких  счастливцев, которым удалось прослушать их дважды, было, конечно, совсем мало.

В наше время рядом  с Рубинштейном ставили только Ф. Листа. Сами мы, я и мои сверстники, Листа уже не слыхали, а потому и параллели с ним проводить не могли. Лично для меня Рубинштейн стоит особняком, неприступной и недосягаемой гранитной скалой. Он порабощал вас своею мощью, и он же увлекал вас изяществом, грациозностью исполнения, своим бурным, огненным темпераментом, своею теплотой и лаской. Его crescendo не имело границ нарастания силы звучания, его diminuendo доходило до невероятного pianissimo, звучащего в самых отдаленных уголках громаднейшего зала. Играя, Рубинштейн творил, и творил неподражаемо, гениально.

Исполнявшаяся им два  раза одна и та же программа —  в вечернем концерте и затем на другой день на утреннике — часто  трактовалась совершенно различно. Но поразительнее всего было то, что  в обоих случаях все получалось изумительно.

Игра Рубинштейна  поражала своей простотой. Звук его  был поразительно сочный и глубокий. Рояль звучал у него, как целый  оркестр, не только в смысле силы звука, но и тембрового разнообразия. У  него рояль пел, как пела Патти, как  пел Рубини.

Популярность его  была так велика, что выражения  «так играет Антон», «так дирижирует Антон» или просто «так сказал Антон» были совершенно естественными. Все понимали, что речь идет об А. Г. Рубинштейне. Я  могу смело сказать, что более  популярного в то время человека, чем Рубинштейн, в артистическом  мире не было. Нередко его ругали как композитора, как общественного  деятеля, как человека, но его гениальности как пианиста никто не отрицал. Мнение всех о Рубинштейне-пианисте было одинаково  восторженное. Я сам слышал из уст  П. И. Чайковского такую фразу  «Я завидую таланту Рубинштейна».

Играл Рубинштейн всегда с закрытыми глазами. Сам он рассказывал, что играть с закрытыми глазами  стал с тех пор, как однажды  заметил сидевшую в первом ряду зевнувшую  старушку.

При всей своей гениальности Рубинштейн не всегда играл одинаково  удачно. Иногда он бывал не в настроении и тогда играл, насилуя себя. Вот  в такие-то моменты он был неузнаваем».

В 1887 году Антон Григорьевич  вновь стал директором и профессором  Петербургской консерватории и  занимал пост до 1891 года. Последние  годы жизни Рубинштейн провел преимущественно  в Дрездене. Он скончался 20 ноября 1894 года.

В. Стасов писал в  связи с трактовкой «Лунной сонаты»  «Кто из них двух был выше, исполняя великую картину Бетховена Лист или Рубинштейн Я не знаю, оба были велики, оба несравненно неподражаемы во веки веков, навсегда. Только одно страстное душевное творчество и значат что-нибудь в искусстве — у Бетховена, или у Листа и Рубинштейна. Все остальное — безделица и легковесный вздор... »

Рубинштейн принял «эстафету» из рук Листа и внес в исполнение, свойственное русскому пианизму, обостренное, по выражению  академика Б. Асафьева, «чувство правды живой интонации».

Волевое напряжение, мощь, романтический пафос исполнения, столь свойственные Листу, нашли  благодарную почву для своего развития в артистическом даровании  Рубинштейна.

Лист после весьма бурной молодости пришел в конце  жизни к сосредоточенному, уравновешенному  пианизму с некоторыми элементами, предвосхищавшими будущие открытия импрессионистов. Игра Рубинштейна, наоборот, становилась все более напряженной, драматической и страстной.

«... Еще раньше, покуда Рубинштейн сидел еще у фортепиано и тихо перебирал клавиши, как бы раздумывая, что еще сыграть, я быстро подошел к нему через всю залу и сказал ему, у самого уха «Антон Григорьевич, Антон Григорьевич! А просить можно По-прежнему! По-старинному!» Он улыбнулся и, продолжая брать тихие аккорды, сказал «Ну, а что вы хотите Коли могу, сыграю. Говорите». Я сказал. «Cis-мольную сонату Бетховена. Я во все 40 лет, что вас знаю, всего раз ее у вас слышал — помните, в ваших «Исторических концертах», во втором из них, три года назад, в 86 году». — «Да, да, — сказал он, — я редко эту играю. Даже не знаю, вспомню ли теперь... »

Вся зала замерла, наступила  секунда молчания, Рубинштейн будто  собирался, раздумывал — ни один из присутствующих не дышал даже, словно все разом умерли, и никого нет  в комнате. И тут понеслись  вдруг тихие, важные звуки, точно  из каких-то незримых душевных глубин, издалека, издалека. Одни были печальные, полные бесконечной грусти, другие задумчивые, теснящиеся воспоминания, предчувствия страшных ожиданий. Что  тут играл Рубинштейн, то с собой  унес в гроб и могилу, и никто, может быть, никогда уже не услышит  этих тонов души, этих потрясающих  звуков — надо, чтобы снова родился  такой несравненный человек, как  Рубинштейн, и принес с собою еще  раз новые откровения».