Культура Европы XIX века

Консерваторы (от лат. «сохраняю») стремились к сохранению старых, добуржуазных порядков и учреждений, укреплению общественных устоев — семьи, социальной иерархии, монархии и т. д. Согласно либеральной идее, все люди рождаются свободными и равными в правах они противопоставили другой принцип — все люди имеют равные пра­ва, но не одни и те же блага. Наиболее известные представители этого направления — автор данной формулы Жозеф де Местр, К. Меттерних, Б. Дизраэли и др. К концу века происходит трансформация этих принципов — либералы отказываются от идей невмешательства государ­ства в экономику и становятся на путь буржуазного реформаторства, а консерваторы осознают неизбежность буржуазных преобразований.

Социалисты (от лат. — «общественный») стремились за­менить буржуазное общество другим, основанным на общественной собственности и справедливом распределение Диапазон социалистического движения необычайно широк — от различных вариантов утопического социализма, анархизма до марксизма. Идея революции, забытая либералами, была подхвачена и трансформирована радикальным образом в социалистических доктринах. Марксизм видел всемирно-историческую миссию пролетариата в насильственном революционном свержении буржуазного строя и построении бесклассового коммунистического общества. Другие, более мирные течения социализма, придерживались эволюционного пути развития посредством реформ.

Течения консерватизма, либерализма, социализма были организационно оформлено в политические партии. В Великобритании соперничают консерваторы и либералы, во Франции — монархисты и республиканцы, в Германии — консервативная, национально-либеральная и католическая партии, в США — республиканская и демократическая партии. Повсеместно возникают социал-демократические партии, профсоюзы. В результате соперничества партий, парламентской и внепарламентской 6орьбы идет совершенствование социального законодательства и парламентской системы — были проведены реформы избирательной системы, признана законной деятельность профсоюзов, отменены ограничения на проведение стачек, приняты законы об ограничении рабочего дня и охране детского труда.

Таким образом, политическая культура в XIX в. достигает своих зрелых форм. Хотя либеральная доктрина сохраняла ведущие позиции, был накоплен богатый опыт политической 6орьбы, сформулированы и апробированы важнейшие нормы и принципы правового государства.

Мораль и религия.

В новое время средневековой христианской морали и рыцарской этике был противопоставлен идеал человека, который всем обязан самому себе, своему труду, личным заслугам, человека, который стремится к земному благополучию, а не мечтает о лучшем месте в мире ином, измеряет добродетель не самоотречением, а пользой. В XIX в. данные ценности сохраняют свою привлекательность в буржуазной среде. Но буржуазная активность обретает новые формы. В отличие от прежнего бережливого, ограничивающего свои потребности, заботившегося о каче­стве товара, осуждавшего заманивание клиента рекламой и более низкими ценами,  новый буржуа поглощен предприятием и прибылями и мало озабочен качеством товара. Он предпочитает ни в чем себе не отказывать и жить в роскоши. В жестокой конкуренции используются все средства, от рекламы до подлога. Раньше буржуа гордился своей принадлежностью к трудовому третьему сословию, теперь он стремится обрести различные титулы (титул лорда получил Дизраэли, титулы баронов — Крупп и Сименс). Традиционные буржуазные добродетели как бы объективируются и с отдельного человека переносятся на предприятие. Теперь фирма должна быть их воплощением - быть солидной, кредитоспособной.

Этикет становится более демократичным и более утилитарным. Еще якобинцы пытались пересмотреть этикетные нормы; они предпочитали обращение на «ты» обращению на «вы», предписывали снимать головной убор лишь на публичных выступлениях. Этикет буржуазии регулирует дистанцию между свободными партнерами купли-продажи. Продавец това­ра полностью зависит от покупателя («покупатель — король рынка»), что находит отражение в необходимости однонаправленного соблюдения этикетных норм: продавец должен быть вежливым, обходительным, что совершенно не требуется покупателю. Коммерческая установка пронизывает отношения равноправных партнеров (когда внимание оказывают лишь тем, кто полезен) и непроизводственную сферу. Налицо инструментальное, утилитарное использование человека через этикет.

Все это свидетельствовало о дальнейшем упрочении принципов утилитаризма в западном мышлении. Г. Спенсер (1820—1903) в «Основаниях этики» доказывал, что мораль изначально основана на принципе пользы и, будучи переваренной клетками мозга и переданной по наследству, она превращается в механизм, обслуживающий сложноорганизованное общество. Утилитаризм не считается с требования гуманизма, и часто прогресс осуществляется ценой свободы и счастья отдельных людей. В марксизме вера в прогресс освободилась от этических норм и стала механической: место нравственности - в надстройке, зависимой от социально-экономических изменений и классовых интересов.

Падение нравственных ценностей было связано не только с распространением философского и социального  имморализма, влияющего на ограниченный круг людей, но в большей степени — с изменением роли христианской религии и церкви в  обществе. Процесс «расколдовывания мира», неуклонно идущий в культуре, начиная с эпохи Возрождения, приходит к своему логическому завершению.

Внешне мало что изменилось: люди посещали церковь, в религиозном духе воспитывали детей. Церковь увеличивала число прихожан, богословы истолковывали Священное писание применительно к изменившимся реалиям мира. Но из общественного сознания уходит составляющая суть религии вера в сверхъестественное. Научная революция заставила усомниться в христианской версии происхождения мира,  в чудесах. Христианская мифология оказалась несовместимой с картиной мира, создаваемой наукой. После знаменитого оксфордского дебата, состоявшегося в 1860 г. между епископом Уилберфорсом и последователем Ч. Дарвина Т. Г. Гексли, ставшего знаковой победой дарвинизма, наука добилась полной независимости от религии.

Эволюционная теория Дарвина показала возможность более правдоподобного объяснения мироустройства принципами естественного отбора, наследственности и изменчивости, нежели рассуждениями ньютоновской науки о Верховном зодчем и Правителе. 3. Фрейд доказывал, что сама идея Бога — плод страха, слабости человека, объективация бессознательных человеческих мечтаний о могуществе, власти, стремлений к защите и покровительству. Маркс связал религию с интересами классовой борьбы. Началось критическое изучение библейских текстов исторической наукой; появились критические исследования истории христианской церкви.

В ряде стран (Франция, Бельгия, Германия) после 1830г. возникли движения за «национальную католическую церковь», что грозило новой Реформацией. Протестантизм распался на множество сект, что не способствовало усилению его позиций. Борьба за свободу совести и религиозный плюрализм приводила к тому, что религиозная терпимость перерождалась в религиозное безразличие. Поглощенность материальным прогрессом оставляла мало места для духовных ценностей. Религия зачастую сводится к соблюдению обрядов, в чем видится некий символ цивилизованности общества.

Введение обязательного светского образования детей, запрет на деятельность ордена иезуитов, лишение права надзора духовенства за начальными школами, права преподавания, политической агитации, введение гражданской регистрации брака, рождения и смерти и т. д. — все это существенно ослабляло позиций церкви и приводило к падению ее роли в общественной жизни. Церковь пытается вернуть утраченные позиции. Папская энциклика 1881 г., поднимая вопросы веротерпимости и «классового мира», потребовала от духовенства, чтобы оно «шло в народ». Ответом было широкое развитие миссионерской деятельности (в 1865 г. возникает Армия Спасения), возникновение католических профсоюзов, которые должны были способствовать созданию  более благоприятных условий труда для рабочих-католиков.

Итак,  основные мировоззренческие установки Нового времени в XIX в. трансформируются.

Характерное для предшествующего столетия понимание природы как матери, первотворца уступает место утилитарному ее пониманию как универсальной кладовой, неисчерпаемого источника материалов и энергий, всеобщей мастерской. «Природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник» базаровская формула передает дух деловитого и работящего прагматичного XIX в. Проникая в тайны природы, человек не становится к ней ближе, он ощущает свое беспредельное одиночество в мире. Перестав быть домом, храмом, природа превратилась в нечто чуждое, безличное, допускающее лишь деловой, технический подход.

К столь же противоречивым результатам привело и стремление человека постичь тайны собственной природы. Развитие науки окончательно лишает человека статуса «венца мироздания», «меры всех вещей», образа и подобия Бога. Все чаще человек предстает как «электронно-протоновый агрегат», «комбинация физико-химических элементов», носитель подсознательного либидо, разновидность отношений по типу «стимул-реакция», «животное, находящееся в близком родстве с обезьяной», наконец, «хомо фабер», человек, производящий различные орудия и инструменты.

Между природой и человеком новое время поставило мир культуры, противопоставив его божественному творению. Вначале человек уравнял себя с Богом в роли творца; теперь, став звеном органической эволюции, он лишил и пристанища  в собственной душе. Сотворенный мир культуры, общество подобны гигантской фабрике, универсальной машине, которая нуждается не в саморазвивающихся личностях, а в деталях, «винтиках». И сам человек — творец куль­туры — измерен средней производительностью труда; целесообразность, схематизм, стандарт, необходимые для функционирования машины, пронизывают все стороны жизни: выравнивают, усредняют, нивелируют; уравниваются доходы, уравниваются в правах классы, демографические слои, стандартизируется этос общения, вкусы, мода... Наступает эпоха массовой культуры, куль­туры без индивидуальности, культуры без души. «Неестественный человек», «неестественная природа», «нехристианская культура» — так определил Р. Гвардини суть изменений, происшедших в культуре к началу XX в.

XIX в. также твердо, как и его предшественники, верит в прогресс, связывая с чисто геометрическим вектором «вперед» уверенность в «Больше» и «Лучше» (И. Хейзинга). Однако в XIXв. научно-технический про­гресс, ориентированный на пользу, начинает неправомерно отождествляться с прогрессом культуры в целом, что приводит к переоценке его роли в общественном созна­нии. Главный принцип культуры нового времени – «знать, чтобы предвидеть, предвидеть, чтобы действовать» — сталкивается с другой тенденцией: значительное опережение темпами технического освоения мира темпов гуманистического осознания последствий принимаемых решений. Еще Эмерсон предупреждал, что технические достижения не всегда приносят пользу человеку: «Вещи оседлали человечество и гонят его вперед». Прогресс, угрожающий культуре, техника, зловеще переворачивающая мир человеческих ценностей, — эта проблема со всей остротой была поставлена XIX в. И что такая постановка вопроса не была преждевременной, подтвердило ближайшее будущее – август 1914г. породил новую эпоху «переоценки ценностей».

10