Игра как культурообразующий фактор в теории Йохан Хейзинга

4.2. Взаимосвязь игры и сражения.

Оба понятия "сражение " и "игра" нередко сливаются. Всякая схватка, если она ограничивается определенными правилами имеет - уже в силу этого ограничения - формальный признак игры, особо напряженной, решительной, но в тоже время и чрезвычайной наглядной. Сражение как одна из функций культуры всегда предполагает наличие ограничительных правил, требует, до известной степени,  признания за собой некоторых качеств игры. В архаической, столь романтической - варварской сфере взглядов, кровавая битва, праздничное воинское состязание и пышный турнир, будучи связанный определенными правилами, все вместе воспринимается в рамках первичного представления об игре. О войне же можно говорить как о функции культуры в той степени, в которой она ведется в границах некоего круга, члены которого признают равенство или равноправие друг друга.                            Итак, Й. Хейзинга, прежде всего взаимосвязь игры и культуры видит в агональном характере войны: состязательный момент вступает в действие с той минуты, когда воюющие стороны начинают видеть в друг друге противника, сражающее за то, на что он имеет право.                                                        Одной из форм состязания в архаический период культуры является поединок (группа воинов бросает вызов равному числу вражеских воинов), где личное единоборство может служить оракулом, предвещающим исход будущего сражения;                                                                                                                              Наиболее яркий пример такого поединка - эпоха, получившая современное название "раннего нового времени", когда дуэль принимает чрезвычайно кровавые формы.                                                                                                                 Дуэль в своей сущности - это ритуальная игровая форма, это регламентация внезапно свершающегося убийства, вызванного безудержным гневом. Место схватки - игровое пространство.                                                                                                  Анализ Й. Хейзингом агонального элемента в современной войне сводится  к следующему: понятие войны возникает тогда, когда особое приподнятое настроение охватывающей всех враждебности делается отличным от распри между отдельными людьми, а до некоторой степени и родовой ненависти. Такое различие помещает войну не только в сакральную, но и в агональную сферу. Война возвышается до святого дела, где все вместе могут померятся силами, испытывая свой жребий. Война рассматривается в свете священного долга и чести и разыгрывается в присущих им формах.                            Обычай, проистекающий из отношения к войне как к благородной и честной игре и время от времени появляющийся даже в условиях нынешнего времени - это обмен любезностями с неприятелями. Договоренность о месте и времени битвы формирует кардинальную черту отношения к войне как к честному состязанию.                                                                                                                                             Если войну агональную и сакральную назвать архаической, это не будет означать, что на ранних стадиях культуры любая схватка проходила в форме обусловленных прав боевого состязания или что в современной войне агональному элементу больше нет места. Архаическое общество очерчивает границы дозволенного, то есть правила игры, непосредственной для тесного круга своих современников или себе подобных. Но фатальное развитие технических и политических возможностей и выкарчевывание нравственных устоев в новейшее время во всех отношениях сделали бездейственной конструкцию военного права, когда противник признается равной стороной притязающей на честное и почетное обращение. И как только члены сообщества государств на практике отвергают обязательность международного права, то с последним чисто формальными остатками игрового поведения исчезают всякие притязания на культуру. И общество скатывается до уровня еще более низкого, чем архаическая культура. Так безраздельное насилие снова вступает в “свои права” (12).                                           Отсюда следует важный вывод о том, что без поддержания определенного игрового поведения, культура вообще невозможна. Но и в обществе, одичалом от отказа от правовых норм, агональный инстинкт вовсе не исчезает. Ибо он коренится в самой природе человека.

4.3. Взаимодействие игры и философствования.

Желание показать себя первым проявляется в стольких формах, сколько возможностей представляет данное общество. Способы, которыми люди состязаются с друг другом, столь же различны. Как и вещи, за которые они борются, и действия, в которых они принимают участие. Состязание может принимать такие формы, как божий суд, пари, судебное разбирательство, дача обета или разгадывание разгадок. Во всех этих видах оно, в сущности, остается игрою. И в этом качестве игры лежит исходная точка для понимания функции состязания в культуре. Необыкновенным сходством отмечены во всех культурах обычаи и состязания и значения, которые им придают (11). Это почти совершенно формальное сходство доказывает, как сильно вся игровая деятельность связана с глубинными основами душевной жизни человека и жизни общества.                                                         Быть может, еще яснее, чем в областях права и войны, которые были рассмотрены выше, подобие форм архаической культуры сказывается в состязаниях знаниях и мудрости. Для раннего человека что-то мочь или сметь - означает власть, а что - то знать - волшебную власть. По сути, для него всякое определенное сведение священно, это есть тайное и колдовское знание. Упорядоченных ход вещей, установленный и определенный богами, сохраняемый и поддерживаемый отправлением культура для сохранения жизни на благо человека. Ничем иным не оберегается столь надежно, как знанием человека о священных вещах и их тайных именах, знаниям о происхождении мира (20).                                                                                                                              На священных празднествах люди состязались в этом звании, ибо выговариваемое слово воздействовало на вес миропорядок. Состязание в сакральном знании укоренены самых глубинах культа и являются его существенной составной частью. Вопросы, которые жрецы по очереди или по вызову задают друг другу во время жертвоприношения, в полном смысле слова, загадки, по форме и направленности совершенно подобные загадкам, которые задают при совместной игре.                                                                                    Функция такого сакрального противоборства в загадывании загадок нигде ни видна так отчетливо, как в ведической традиции. В мудрости упражняются, как в священных искусных ремеслах. Философия возникает здесь в форме игры (21, С.113)                                                                                                                Ответ на вопрос загадки не может быть найден путем размышлений или логических размышлений. Этот ответ есть некоторое разрешение внезапно открывшаяся возможность разорвать узы  того, кто задал вопрос. Поэтому правильное решение лишает силы спрашивающего. На каждый вопрос только один ответ.                                                                                                                              Поэтому загадка, даже вне своего магического действия, остается агональным элементом социального общения. Последовательные переходы устанавливают связь между священным поединком в загадках о происхождении вещей и состязанием в каверзных вопросах о чести, жизни и благе - с богословско-философским диспутом.                                                                                                  Взаимосвязь игры и философии Й. Хейзинга прослеживает в первую очередь в софистике. Ведь именно у софистов преобладает “желание как можно лучше разыграть представление, стремление в ответной схватке одержать верх над соперником - эти два мотора всеобщей социальной игры”.              Последовательность основных стадий развития философии можно отметить в общих чертах так: в глубокой древности она берет начало в священной игре в загадки и в словопрения, выполняет функцию праздничного развлечения. Сакральная сторона вырастает в глубокую тео- и философскую Упанишад и досократиков, игровая сторона - в деятельность софистов. При  этом философия развивалась и в сниженной форме: как словопрение, игра ума, софистика и риторика.                                                                                    Делая экскурс в историю философской мысли Й. Хейзинга везде отмечает склонность философии к полемике, а полемическое неотделимо от агонального.

4.4. Взаимосвязь игры и поэзии.

Вопрос о взаимосвязи игры и поэзии задает центральную тему рассуждения о связи между игрой и культурой. Поэзия вступает в игру в некоем поле духа, в некоем собственном мире, который дух творит для себя, где вещи имеют иное лицо, чем в “обыденной жизни”, и где их связывают между собой не логические, а совсем иные связи. Поэзия никогда не была совершенно серьезной. Она располагается по ту сторону серьезного - в той первозданной стране, откуда родом дети, животные, дикари, ясновидцы, в царстве грезы, восторга, опьянения, смеха. Для понимания поэзии нужно облечь себя душою ребенка, словно волшебной сорочкой, и мудрость ребенка поставить выше мудрости взрослого (21, С.121).                                                                      Поэзия в своей первой функции фактора ранней культуры, рождается в игре и как игра (17). Это священная игра, но и в своей причастности к святости она постоянно остается на грани развлечения, шутки, фривольности. О сознательном удовлетворении стремления к прекрасному еще долго нет речи. Оно неосознанно содержится в переживании священного акта, который в слове становится поэтической формой и воспринимается как чудо, как праздничное опьянение, как экстаз, но главное, поэтические навыки расцветают в радостных и захватывающих массовых играх и страстных групповых состязаниях, обычных в архаическом обществе. Ничто не могло быть более питательной почвой для взрыва поэтических чувств, чем радостные празднества сближения полов при чествовании весны или других важнейших событий в жизни племени (21, С.123).                                                                      Й. Хейзинга подробно рассматривает взаимосвязь игры и поэзии во внешней форме речи, отмечая, что столь же ощутимо проявляется она в отношении формы обратного воплощения мотивов и их облачения и выражения (21, С.132).                                                                                                                Исследователь находит взаимосвязь и в состязательности - и состязание в загадках, и поэзия предполагает круг посвященных, которым понятен используемый язык. Значимость решения в обеих областях зависит от вопроса, соответствует ли оно правилам игры. Поэтом считается тот, кто способен говорить на языке искусства. Язык поэзии отличается от обычного языка тем, что он намеренно пользуется особыми образами, которые понятны не каждому. То, что язык поэзии делает с образами, это и есть игра. Именно она  располагает их в стилистической упорядоченности, она облекает их тайнами, так что каждый образ - играя - разрешает какую-нибудь загадку.              В архаических культурах поэтический язык еще являлся преимущественно средством выразительности. Поэзия выполняет более широкую жизненную функцию, чем удовлетворение поэтических стремлений. По мере духовного и материального развития культуры расширяются те области, где черты игры отсутствуют или малозаметны, за счет тех, где игра не знает препятствий. Культура в целом приобретает серьезность. Закон и война, знание, техника и ремесла, как кажется, теряют контакт с игрою. Даже культ затронут этим процессом. Оплотом цветущей и благородной игры остается поэзия (16, 23).                                                                                    Поэзия тесно связана с воображением, поэтому воображение тоже происходит из игры. Вообразить воспринимаемое в виде живого существа - значит, выразить его на самом первичном уровне. Это происходит, как только возникает потребность сообщить о воспринимаемом кому-то еще. Представление рождается как воображение.                                                                       Исходя из этого, Й. Хейзинга делает вывод о правомерности назвать игрой духа врожденную неотъемлемую склонность духа - создавать для себя вымышленный мир живых существ. Исследователь ставит в доказательство свой точки зрения мифологические рассуждения о возникновении мира и вещей, где это явление представлено как использование членов тела некоего мирового исполина некими творящими божествами (21, С.135).

4.5. Игровые формы искусства.

Внешним признаком глубоко психологической связи игры и искусства является то, что во многих языках исполнение на музыкальных инструментах зовется игрою (16, 19).                                                                                                                                            Игра лежит вне благоразумия практической жизни, вне сферы необходимости или пользы, то же относится к музыкальным формам и музыкальному выражению. Игра стоится по законам, которые не определяются нормами разума, долга и  истины. То же справедливо и для музыки. Действенность её форм и  её функции определяется нормами, которые никак не соприкасаются ни с логическими понятиями, ни со зрительными или осязаемыми образами. Лишь собственные специфические имена могли бы подойти этим нормам, имена, одинаково свойственными музыке и игре, каковы ритм и гармония (17)                                                                                    Если со всем тем, что относится к музыке, мы неизменно остаемся в рамках игры, то еще в большей степени это относится к искусству танца. “О Танце... можно сказать, что это сама игра в полном смысле слова...”(21, С.159). Й. Хейзинга отмечает, что взаимосвязь танца и игры настолько очевидна, что даже не требует тщательного рассмотрения.                                                        Связь изобразительного искусства и игры прослеживается в том, что, во-первых, произведения искусства причастны к сакральному миру; а во-вторых, здесь также присутствует состязательный элемент (24).

Взаимосвязь искусства и игры ярко прослеживается в драматургии, кино. Здесь игра возводится в ранг театральных представлений и кинофильмов и сама по себе уже является искусством.

5.Культура и эпохи с точки зрения игры.

Игровой элемент присутствует на всех этапах развития человечества. Ранее уже было рассмотрено значение игры в архаических культурах и в эпоху античности, здесь же мы более подробно остановимся на характеристиках  остальных эпох с точки зрения игровой концепции культуры.                                                                                                                                                          Игровой элемент в жизни Рима более ясно раскрывается в выражении “Хлеба и зрелищ!” - как выражении того, что народ требовал от государства.              Римское общество не могло жить  без игр. Они были для него такой же основой существования, как и хлеб. Ведь это были священные игры, и народ имел на них священное право. В итоге, жизнь превратилась в протекающую в рамках культуры игру, в которой фактор культа все еще удерживается как форма, но священного там уже не осталось.(11)                                                                                    В эпоху Ренессанса и Гуманизма духовная атмосфера была наполнена игрой. Й. Хейзинга указывает, что “одновременно утонченная и при этом свежая и сильная устремленность к прекрасной и благородной форме - не что иное, как игровая культура”(21, С.174). Все великолепие Ренессанса  - это радостное и торжественное облачение в наряды, порождаемого фантазией идеального прошлого. Ренессанс пробуждал два в высшей степени игровых вида образного воплощения жизни - пастораль и рыцарство - к новой жизни, а именно к жизни в литературе и в празднике.                                                                                                  Главная игровая составляющая XVII столетия это Барокко. С представлением о барокко связывается картина сознательно преувеличенного, намеренного выставляемого напоказ, заведомо надуманного. Формы искусства барокко были и остаются в полном смысле этого слова искусственными. (3). Склонность к утрированию, которая присуща XVII столетию, очевидно, может быть, понята лишь исходя из глубоко игрового содержания самого творческого порыва. Чтобы от всего сердца наслаждаться Рубенсом, Вонделом или Бернини, нужно начать с того, что не воспринимать их формы выражения чересчур лишь “взаправду”. Всеохватывающее моделирование жизни, духа и внешнего облика по выкройке Барокко находит поистине разительное подтверждение в одежде (парадный мужской костюм, парик).                                                                                                  Еще более живой элемент игры, по мнению автора “Человека играющего” присущ эпохе Рококо. Редко до такой степени сближаются  друг с другом стиль и мода, и тем самым игра и искусство, как в Рококо (11). Игровые качества культуры  XVIII века ушли гораздо глубже, в искусство управления государством: политика кабинетов, политические интриги и авантюристы - поистине все это никогда еще не было настоль игрою.                                          В XIX веке буржуазные идеала благополучия стали овладевать духом общества. Переоценка экономического фактора в обществе и духовном состоянии личности была в известном смысле естественным результатом рационализма и утилитаризма, которые убили тайну как таковую и провозгласили человека свободным от вины и греха. Великие течения мысли этого времени почти все были направлены против игрового фактора в общественной жизни (либерализм, социализм, политический утилитаризм и т.д. - все это виды деятельности, серьезные до последней капли. Культура в значительно меньшей степени разыгрывается по сравнению с предыдущими периодами.                                                                                                                                                          Подводя итог о XIX  веке, можно свидетельствовать, что почти во всех явлениях культуры игровой фактор заметно отступает здесь на второй план. Как духовная, так и материальная организация общества были препятствием для сколько-нибудь явного воздействия этого фактора. Общество стало чересчур сознательно воспринимать свои стремления и интересы. Оно полагало, что уже выросло из своих детских одежд, стараясь воплотить в жизнь научные замыслы по достижению собственного земного благополучия. Идеалы труда, всеобщего образования и демократии едва ли не оставили место вечному началу игры.

6.Игровой элемент современной культуры.

На первый взгляд кажется, что утрату игровых форм в общественной жизни компенсирует спорт. Но Й. Хейзинга утверждает, что из игрового содержания спорт растерял самое лучшее. Игра, по его мнению, обрела серьезность, игровое настроение из неё улетучилось, так как спортивные состязания уже не связаны с чем-то священным, в них древний игровой фактор уже успел отмереть. И причинами этого явления являются “техничность, организованность, материальная оснащенность и научное осмысление, что в коллективном и публичном занятии ею возникает угроза потери самого духа игры”(21, 191).                                                                                                                Й. Хейзинга доказывает, что в современной культуре существует две тенденции: с одной стороны, в случае спорта - это игра, все более жесткая в своей серьезности, но при этом считающаяся игрой; в другом случае - серьезное занятие, вырождающееся в игру, но продолжающееся считаться серьезным. Но оба эти явления объединяет сильное агональное чувство, которое по-прежнему правит миром.                                                                      Относительно искусства Хейзинга считает, что “современный аппарат организации общественной жизни, с литературно изощренной художественной критикой, с выставками и лекциями, призваны к тому, чтобы повышать характер художественных манифестаций”(21, С.193).                            В общественной жизни же происходит следующее: с одной стороны - речь идет о притворной игре (игровые формы используются для сокрытия намерений общественного или политического характера), с другой стороны, можно пойти по ложному следу, так как есть понятие, демонстрирующее видимость свойств игры (жажда грубых сенсаций, тяга к массовым зрелищам). Это явление Й. Хейзинга называет пуэрелизмом.                                           Современное общество вынуждает все более расширять спектр социальных ролей, которые призван играть человек. Однако он не может выполнять все возложенные на него функции разом, поэтому игра все больше приобретает формы лицемерия.

Заключение.

Игровая концепция культуры, сформулированная Й. Хейзинга, рассматривает игру как первооснову культуры, культура возникает в форме игры. Это является исходной предпосылкой названной концепции.                                          Игра, с точки зрения Й. Хейзинги, это всеобъемлющий способ человеческой деятельности, универсальная категория человеческого существования. Игра - это не манера жить, а структурная основа человеческих действий. Цель игры - в ней самой. Игра сама по себе, в самом начале, лежит вне сферы нравственных норм. Она не может быть не дурной не хорошей. Нравственный, так же как и безнравственный, поступок совершается по тем или иным правилам той или иной игры.                                                         Говоря об игровом факторе, Й. Хейзинга убедительно показывает его чрезвычайную действенность и чрезвычайную плодотворность при возникновении всех крупных форм общественной жизни. Будучи её существенным импульсом, игровые состязания, более древние, чем сама культура, исстари наполняли жизнь и, подобно дрожжам, способствовали росту и развитию форм архаической культуры. Культ рос в священной игре. Поэзия родилась в игре и продолжала существовать в игровых формах. Музыка и танец были чистой игрою. Мудрость и знание обретали словесное выражение в освященных обычаем играх, проходивших как состязание. Право выделилось из игр. Улаживание споров оружием, условности жизни аристократии основывались на игровых формах. Поэтому вывод здесь может быть только один: культура, в её первоначальных фазах, играется. Она не произрастает из игры, как “живой плод, который освобождается из материнского тела, она развертывается в игре и как игра”(21, С.168).Таким образом, подлинная культура не может существовать без игрового содержания, так как культура предполагает определенное самоограничение, определенную способность не воспринимать свои собственные устремления, как нечто предельное и наивысшее.