Фридрих Шиллер - поэт свободы

     Иными «принципами» руководствуется президент. Свойственный ему аморализм проникает  и в область семейных отношений. Президент Вальтер хочет использовать сына в качестве послушного орудия своей воли, для усиления своей  власти и влияния при дворе. С  этой целью он решает женить Фердинанда на леди Мильфорд, любовнице герцога, получившей отставку. Отвечая на упорство сына и желая убрать Миллеров с дороги, президент прибегает к излюбленному средству – насилию, но вынужден отступить перед угрозой Фердинанда рассказать всем о том, «как становятся президентом», т. е. разоблачить его преступления.

     Моральную победу в трагедии Шиллера одерживает мир любви. Вот почему драматург  заставляет президента устрашиться  последствий своих деяний и отдать себя в руки правосудия. Еще более  противоречивым предстает характер леди Мильфорд. Она не любит герцога, в Фердинанде же находит положительные качества, готова с ним бежать за пределы герцогства. Она видит, наконец, чего стоят герцогские подарки. В уста камер-лакея драматург вкладывает рассказ о том, что подарок герцога – шкатулка с брильянтами – стоит жизни семи тысяч солдат, проданных герцогом для ведения войны в Америке. Да и сама леди Мильфорд в конце концов становится жертвой деспотизма герцога.

     Разработка  темы, связанной с родной стихией  Шиллера, оказала воздействие и  на его художественный метод, позволила  ему глубоко реалистически обрисовать характеры и среду, способствовала устранению той некоторой книжности стиля, которая проявилась в «Заговоре Фиеско». В противовес собственно мещанской драме, тяготевшей, по его мнению, к «натурализму», Шиллер выдвинет позднее «закон идеализации», обращенный не в прошлое, а в современность. Простые люди, по его мысли,,, достойны изображения в высокой лирической трагедии. 

     II. Бунтарский характер и жанровое новаторство в ранней драматургии Ф. Шиллера «Коварство и любовь».

     Пожалуй, ни одна из пьес Шиллера не обладает столь индивидуализированным языком действующих лиц: каждого персонажа, каждой социальной группы, представленных в этой драме. Даже близкие к высокой  патетике первых драм Шиллера речи двух любящих, Луизы и Фердинанда, речи, которые в значительной степени  выполняют функцию “рупора времени”, чаще звучат вполне естественно: так  произносятся “благородные великие  мысли” простодушными молодыми людьми, только что усвоившими новые взгляды  на окружающую действительность. Фердинанд  познакомился с ними в университете, Луиза переняла их у Фердинанда. Примечательно, что последнее прямо  подчеркнуто в сцене двух соперниц, Луизы и леди Мильфорд, где, в ответ  на возвышенную тираду девушки из народа, видавшая виды фаворитка запальчиво, но с несомненной прозорливостью восклицает: “Нет, моя милая, тебе меня не провести!.. Это у тебя не прирожденное величие! И его не мог внушить  тебе отец – в нем слишком много молодого задора. Не отпирайся! Я слышу голос другого учителя”.

     Мысли, системы воззрений в “Коварстве и любви”– в отличие от “Фиеско” и тем более “Разбойников” – не играют столь решающей роли. В драме нет тех самодовлеющих философских глубин, и тех “бумажных (умственных) страстей”, которые движут поступками героев и доводят их до роковой черты. Не стремится Шиллер в этой драме и к установлению идеального типа революционера или желательного характера революционных действий, равно как и к разрешению или постановке общих, абстрактных проблем грядущего преображения человечества. Всю свою творческую энергию поэт направляет на другую задачу: на изображение “несовместимых с моралью” противоречий между жизнью угнетателей и угнетенных, на показ конкретно-исторической, социальной почвы, на которой с неотвратимостью рока должно взойти семя революции, – если не теперь, то не в далеком будущем, если не в Германии, так в какой-либо другой европейской дворянской монархии.

     В “Коварстве и любви” сталкиваются в непримиримой вражде два социальных мира: феодальный, придворно-дворянский – и мещанство, крепко спаянное судьбою и традицией с широкими народными массами. К первому принадлежит по рождению Фердинанд, сын президента фон Вальтера (обязанный этой среде своим относительно высоким военным чином и университетским образованием): ко второму, к миру униженных и оскорбленных, – возлюбленная Фердинанда, Луиза.

     Сложность характера – отличительная черта почти всех действующих лиц этой драмы: и в этом, конечно, сказывается возросшая реалистическая зоркость Шиллера, понявшего сердцем художника и, отчасти, умом мыслителя, что поступки и сознание людей определяются не только “прирожденными свойствами”, но и их положением в обществе.

     Отсюда  – глубокая испорченность и вместе с тем великодушие леди Мильфорд (ее разрыв с герцогом и отъезд из его владений). Отсюда – властолюбие и тщеславие президента фон Вальтера, способного поступиться счастьем единственного сына (женить его на всесильной герцогской фаворитке), лишь бы удержать за собой первенствующее положение в стране; но вот – перед лицом самоубийства Фердинанда – обнажается его истинно отцовское чувство и заставляет его, честолюбца и карьериста, предать себя в руки правосудия: прощение, вымоленное у умирающего сына, для него теперь важнее всего...

     Отсюда  же – строптивость, артистическая гордость, но также и трусливое пресмыкательство, приниженность старого Миллера. В одной из сцен, где старый музыкант, “то скрипя зубами от бешенства, то стуча ими от страха”, выставляет за дверь оскорбителя его дочери – президента, – эти противоречивые свойства проступают даже одновременно.

     Вурм. Какая сложная, “подпольная” натура! Лояльный бюрократ, он пресмыкается перед  высшими и презирает простой  народ, из которого он вышел; но вместе с тем он отнюдь не “верный раб” власть имущих: пустого гофмаршала фон Кальба он осмеивает открыто, президента ненавидит тайно. В последней  сцене Вурм испытывает своего рода удовлетворение, ввергая президента (отнявшего у него сперва честь  и совесть, а затем и Луизу) в ту бездну позора, которого не избежать и ему, но которая теперь, когда  он все потерял, его уже не устрашает. “Я всему виною? – кричит он в исступлении фон Вальтеру. – И ты мне это говоришь, когда от одного вида этой девушки холод пробирает меня до костей... Я обезумел, то правда. Это ты свел меня с ума, вот я и буду вести себя, как сумасшедший! Об руку с тобою на эшафот! Об руку с тобою в ад! Мне льстит, что я буду осужден вместе с таким негодяем, как ты!” В этом взрыве отчаяния и жгучей ненависти – своего рода проблеск человечности, извращенной всем рабским, низким его существованием.

     Такая сложность душевной жизни – прорывающаяся сквозь наносные дурные чувства и помыслы человека лучшая, исконная его природа – глубоко связана с руссоистской верой Шиллера в благую основу человека, искалеченную, но не умерщвленную существующим общественным порядком.

     И еще об одной черте этой драмы. Никто до Шиллера не показывал  с такой пронзительной силой  испытания, через которые проходит человеческое сердце, в частности  – сердце простого человека.

     В прямой связи со сказанным всего  естественнее вспомнить сцену, где  секретарь Вурм вымогает у Луизы  им же сочиненную “любовную записку” гофмаршалу фон Кальбу – улику, которая, как полагает Вурм, должна побудить Фердинанда фон Вальтера добровольно отказаться от девушки, столь очевидно “недостойной” его высокого чувства. Но сцена эта, при всем ее ключевом значении для хода действия и ее неоспоримых драматических достоинствах, все же носит на себе печать мещанской мелодрамы; тирады Луизы здесь не свободны от условной риторики, в которой слышится не столько крик раненого сердца героини, сколько политическая страсть стоящего за нею автора.

     Новой страницей в истории немецкого  реализма, гениально глубоким воссозданием душевного надрыва униженного, исстрадавшегося  человека, нам представляется сцена  объяснения старика Миллера с  Фердинандом. Миллер возвратился из арестного дома благодаря “любовной  записке” Луизы, тюрьма и жестокая расправа ему уже не грозят; более  того, ему удалось отвратить свою дочь от ужасной мысли о самоубийстве. Он хочет бежать из этого города “дальше, дальше, как можно дальше!”  “Луиза, утешение мое! Я в сердечных  делах не знаток, но как больно вырывать из сердца любовь – это-то уж я понимаю!.. Я переложу на музыку сказание о твоем злосчастии, сочиню песню о дочери, из любви к отцу разбившей свое сердце. С этой балладой мы будем ходить от двери к двери, и нам не горько будет принимать подаяние от тех, у кого она вызовет слезы”. В таком состоянии умиленного восторга он встречается с молодым фон Вальтером. Фердинанд дает ему большую сумму денег за уроки музыки, которые он у него брал, столь большую, что Миллер сначала не решается и принять ее, но Фердинанд успокаивает его словами: “Я отправляюсь в путешествие, и в стране, где я собираюсь поселиться, деньги этой чеканки не имеют хождения”. Так, значит, не придется играть под окнами, вымаливая милостыню, ему и его любимой дочери? В приступе болезненного, слепого эгоизма он хочет и Фердинанда, мнимо обманутого любовника, приобщить к счастью своему и Луизы: “Жаль только, что вы уезжаете! Посмотрели бы, какой я стану важный, как буду нос задирать!.. А дочка, дочка-то моя, сударь!.. Для мужчины деньги – тьфу, деньги тьфу... Но девчонке все эти блага вот как нужны!.. Она у меня и по-французски выучится как следует, и менуэт танцевать, и петь, да так, что о ней в газетах напечатают”. И все это он говорит мнящему себя обманутым Фердинанду, уже задумавшему отравить Луизу, свою мнимую изменницу! Правда, Миллер помнит о его горе, но он рад избавиться от зятя-дворянина; а позади тюрьма, страх перед казнью или позорным наказанием, и сверх того – гордость великодушным поступком дочери! “Эх! Будь вы простым, незаметным мещанином и не полюби вас моя девчонка, да я бы ее придушил своими руками!”

     Но  обратимся к раскрытию конфликта  “мещанской трагедии”.

     Шиллер  удачно выбрал для отца Луизы профессию  музыканта и столь же удачно назначил местом столкновения двух социальных миров его дом. Выходец из народа, занимаясь искусством, усваивал более  тонкие чувства, более возвышенный  образ мысли; да и посещение его  дома знатным учеником было в порядке  вещей, а потому чувство, соединявшее  Фердинанда и Луизу, могло надолго  остаться незамеченным.

     Молодой дворянин новых, “просвещенных” воззрений, Фердинанд полюбил дочь простого музыканта. Он грезил не о тайных любовных встречах, а о том, как поведет  Луизу к алтарю, назовет своею  перед целым миром. В его глазах она не только равна ему, но и единственно  желанна: “Подумай, что старше: мои  дворянские грамоты или же мировая  гармония? Что важнее:” мой герб или предначертание небес во взоре  моей Луизы: “Эта женщина рождена  для этого мужчины”?”

     Любви Фердинанда и Луизы приходится преодолевать вражду двух непримиримых сословий, к  которым они принадлежат. И эта  вражда так глубока, что ею в известной  степени затронуты и сердца обоих  любящих, прежде всего сердце Луизы, более болезненно переживающей горесть  неравенства. Еще недавно она  разделяла с отцом его неприязнь  к высшим классам. И вдруг ею завладевает  любовь к знатному дворянину, к сыну всесильного президента, к юноше, который не только не кичится своим  сословием, но вместе с нею мечтает  о временах, когда “цену будут  иметь лишь добродетель и беспорочное  сердце”. Но, при всей своей любви  к Фердинанду, Луиза не может в  себе заглушить страх девушки  из народа перед “сильными мира сего”, перед отцом Фердинанда, а  потому не способна смело ринуться в борьбу с существующим порядком – в борьбу, быть может, грозящую гибелью ее родным.

     Предчувствия  Луизы оправдались. Пусть первая попытка президента насильно разлучить  любящих и женить сына на фаворитке  герцога, леди Мильфорд, была парирована Фердинандом, пригрозившим отцу губительными разоблачениями. “Сорвалось!” –должен был признать устрашенный президент фон Вальтер. Но тут-то Вурм, его секретарь, сам мечтавший жениться на дочери музыканта, и выдвинул другой, более сложный план действия: отцу надо для виду согласиться на неравный брак Фердинанда; тем временем родители Луизы берутся под стражу, Миллеру грозит эшафот, его жене – смирительный дом, – и единственное возможное их освобождение– “письмецо”, записка в которой Луиза назначает “очередное свидание” гофмаршалу фон Кальбу и смеется над слепотой молодого фон Вальтера, верящего в ее невинность. “Теперь давайте посмотрим, как это у нас с вами все ловко выйдет. Девушка утратит любовь майора, утратит свое доброе имя. Родители после такой встряски... еще в ножки мне поклонятся, если я женюсь на их дочери и спасу ее честь”. – “А мой сын? – недоуменно вопрошает президент. – Ведь он же мигом обо всем проведает! Ведь он же придет в неистовство!” – “Положитесь на меня, ваша милость! Родители будут выпущены из тюрьмы но прежде, чем вся семья даст клятву держать происшествие в строжайшей тайне...” – “Клятву? Да чего она стоит, эта клятва, глупец!” – “Для нас с вами, ваша милость, ничего. Для таких же, как они, клятва – это все”.

     И Фердинанд попадает в эту “чертовски тонко” сплетенную сеть, становится жертвой  коварной интриги президента и Вурма, построенной на циничном учете религиозных  предрассудков мещанства, ибо оказывается  неспособным – вопреки обманчивой очевидности – верить “только своей Луизе и голосу собственного сердца”. И в том, что он не понимает Луизы, психологического склада простой бюргерской девушки, – один из источников трагической развязки их любви. С младенчества не знавший чувства приниженности, Фердинанд видит в малодушных колебаниях своей возлюбленной лишь недостаточную силу ее страсти. Ревность Фердинанда, приведшая его к убийству невинной Луизы, а затем и к самоубийству, родилась много раньше, чем Вурмом было составлено письмо Луизы к ничтожному гофмаршалу. Оно дало только новую пищу его старым подозрениям.

     Тем самым гибель этих любящих (в отличие  от гибели Ромео и Джульетты) – не результат столкновения их согласно бьющихся сердец с внешним миром. Напротив, она подготовлена изнутри, ибо Фердинанд и Луиза, несмотря на всю их готовность порвать со своей средой, с сословными предрассудками, сами затронуты растлевающим влиянием общества: социальные перегородки не до конца ими разрушены и в собственных душах. “Рожденным друг для друга”, им все же не удалось одолеть построенный на неравенстве несправедливый, калечащий людей общественный порядок.

      Заключение 

     Наиболее  полно черты радикального просветительства и социальный протест были выражены в трех юношеских сентиментально-романтических прозаических пьесах Шиллера – «Разбойники» (1780), «Заговор Фиеско в Генуе» (1783) и «Коварство и любовь» (1784).

     Пятиактная  трагедия «Коварство и любовь» явилась  вершиной развития штюрмерской драматургии Шиллера. «Бюргерская трагедия» задуманая первоначально как бытовая пьеса, в которой должны найти разрешение проблемы семьи, в процессе работы переросла в острый общественно-политический интерес.

     При исключительной остроте и подчеркнутой тенденциозности политических противоречий, отраженных в трагедии, «Коварство и любовь» отличается глубиной раскрытия психологии героев, усложненной детализацией, диалектикой отношений личного и общественного.

     В “Коварстве и любви” Шиллер сошел  с героико-романтических высот  “Разбойников” и “Фиеско”, встал  на твердую почву реальной немецкой действительности. Быт и нравы современной Германии в трагедии Шиллера нарисованы очень точно и ярко, их драматург изучал непосредственно, общаясь с людьми из разных сословий. Реализм, глубоко национальная окраска драмы сказались и на ее языке.