Картина: «Явление Христа народу»

     «Явление  Христа народу» – труд поистине грандиозный, более 20 лет своей жизни посвятил художник созданию этого полотна. На стадии подготовки и при работе над картиной Александр Андреевич создал более 600 эскизов. Ценители творчества Иванова утверждают, что некоторые из них не менее ценны, чем сама картина.

     Замысел картины приходится на середину 30-х  годов XIX века, а начало работы датируется 1837 годом. Закончит ее художник за год до своей смерти в 1857-м. К сожалению, современники не сразу оценили глубину, неповторимость и силу произведения, картина была принята довольно холодно. Так создатель одного из самых замечательных шедевров русской живописи и не получил при жизни должного признания.

     Даже  сам художник, завершая свой труд, давно  переросший рамки академической  живописи, в русле которой он начинал  исполнять эту картину, был разочарован  и писал в 1855 году Герцену: «Мой труд – большая картина – все более и более понижается в глазах моих. Далеко ушли мы, живущие в 1855 году, в мышлениях наших – так, что перед последними решениями учености литературной основная мысль картины совсем почти теряется».

     Зрителю явлены идущие с холма люди и люди, уже совершившие святое омовение и слушающие пророка. Бледное, исхудалое лицо Предтечи, его огненный взор, все движения этой прекрасной и величественной фигуры потрясают присутствующих, наполняя их страхом, и надеждой. На Крестителе короткая одежда из верблюжьего волоса, опоясанная кожаным поясом, сзади с плеч спадает желтоватая мантия. Он говорит о том, что нужно встретить некоего гостя, который еще вдали, но скоро будет здесь, хотя еще не все обстоит так, как должно быть, обращаясь к толпе, среди которой стоят и учителя этого народа – фарисеи и саддукеи.

     На  переднем плане полотна справа стоит  нагой человек, услышавший благую весть  в миг, когда уже готовился  надеть платье. Радость и умиление отражены на его лице, глаза наполнились  слезами. Это лицо выписано художником с такой изумительной точностью, что зритель как будто видит дрожание мышц на его лице, ощущает всю трепетную его радость. Стоящий рядом отрок со сложенными руками смотрит на Иоанна с напряженным вниманием и затаенным страхом, еще не вполне понимая значения слов грозного пророка. В нем уже почти угадывается будущий христианский мученик. Одной этой группы было бы достаточно, чтобы обессмертить имя художника. С другой стороны, не все повернулись в ту сторону, куда указывает Иоанн – в толпе видны надменно хмурые лица окаменелых сердцем книжников и фарисеев. Видны кроткие, порой даже скорбные, женские лица – некоторые из них выписаны только частями, одним ртом или глазами, но с такой выразительностью, что зрителю кажется, будто он видит все лицо.

     Тот, Кто должен явиться, едва обозначен на немалом отдалении идущим по жесткому каменистому пути. Тихим и твердым шагом идет Он взять на Себя грехи всего мира и умереть на кресте. Ни в одной черте рисунка нет противоречия понятиям, почерпнутым из Евангелия; все в Его фигуре показывает Его Божественное происхождение, «не от мира сего». Даже неясность в очертаниях лика Христа оставлена художником намеренно – чтобы не останавливать зрительское воображение.

      "Картина изображает пустыню на берегу Иордана. Всех виднее Иоанн Креститель, проповедующий и крестящий во имя того, которого еще никто не видал из народа. Его обступает толпа нагих и раздевающихся, одевающихся и одетых, выходящих из вод и готовых погрузиться в воды; в толпе этой стоят и будущие  ученики самого Спасителя. Все устремляются внутренним ухом к речам пророка, как бы выхватывая из уст его каждое слово и выражая на лицах различные чувства: на одних уже полная вера, на других еще сомнение, третьи уже колеблются; четвертые понурили головы в сокрушении и покаянии; есть и такие, на которых видна еще кора и бесчувственность сердечная. В это самое время, когда все движется такими  
различными движениями, показывается вдали тот самый, во имя которого уже совершилось крещение — и здесь настоящая минута картины". 
    Таков был замысел, еще в значительной мере окрашенный религиозным чувством, так представлялось Иванову и его ближайшим друзьям содержание будущей картины. Чтобы сделать ее убедительной и передать свое чувство зрителям, Иванов стремился добиться неслыханной, еще не бывалой в искусстве живости общего впечатления и естественности всех деталей. Но этому стремлению к подлинной жизненной правде с самого начала противоречила композиция, сложившаяся в первые годы работы над картиной и далеко не свободная от воздействия условных академических схем. 
    Почти все персонажи "Явления Христа народу" выдвинуты на первый план картины и образуют вытянутую, ритмично построенную группу, как в античном барельефе или фризе; только в правой части композиции толпа показана в виде процессии, движущейся из глубины. Фигура Христа выделена из толпы и помещена отдельно от всех, в глубине картины. Огромное пустынное  пространство окружает одинокую, мерно движущуюся фигуру и придает ей особую торжественность и величие. Вместе с тем изображение Христа отличается естественностью и простотой. Но в целом  
 центральный образ картины разочаровывает зрителей: в нем нет той значительности, которая могла бы оправдать грандиозную силу впечатления, произведенного  его появлением перед народом. 
    Гораздо более выразителен образ Иоанна Крестителя. Он представляет собою как бы второй центр картины.  Пророк величественным жестом указывает толпе на приближающегося Христа. Движения Иоанна полны торжественности и одновременно напряженной страстности. Его вдохновенное лицо с огромными скорбными глазами выражает неколебимую твердость духа, фанатическую убежденность и глубокое внутреннее волнение. 
    Слева от пророка изображена группа апостолов — будущих учеников Христа. По глубине и меткости психологических характеристик эта группа является, быть может, лучшей в картине. Иванов с поразительной силой проникновения сумел передать юношескую впечатлительность и порывистость молодого Иоанна, наивное благочестие старого рыбака Андрея, печальный скепсис Нафанаила. Еще левее, у самого края картины, изображены две фигуры — дряхлый старик и цветущий юноша, с одинаковым радостным волнением прислушивающиеся к речам пророка. А под ними - ярко испещренные многоцветными отражениями воды Иордана. 
    В первой части картины показаны разнообразные типы людей, пришедших слушать проповедь Иоанна. На заднем плане видны еврейские священники — левиты и фарисеи; их лица выражают недоверие и злую иронию. Ниже изображены две замечательные по меткости наблюдения обнаженные фигуры мужчины и мальчика, они только что вышли из воды и дрожат от холода. Левее их — обнаженная фигура юноши, с порывистым вниманием обратившегося к приближающемуся Христу, а в центре картины — группа из двух фигур: седой человек с холеным телом, сидящий на земле, и раб, подающий одежду своему господину. 
   Образ раба является, быть может, наиболее сильным и впечатляющим в картине. Художник уловил на его лице выражение сложных и противоречивых чувств — радости и отчаяния, веры и  недоверия, ожидания и безнадежности; "сквозь привычное страдание впервые появилась отрада", как  писал о нем сам Иванов. Художник поднялся до подлинного трагизма, показав страшный контраст между  
физическим уродством и душевной красотой этого униженного, скорбящего человека.  
    Пейзаж изображает долину Иордана, пустынную и холмистую, с купой оливковых деревьев у самого берега реки. Вдали видны оливковые рощи, и среди них едва заметны белые здания Иерусалима. Цепь синеющих гор замыкает горизонт и сливается с чистым голубым небом. Иванов обобщил и переработал здесь целую серию натурных этюдов. В каждой детали пейзажа, в бурых и коричневых оттенках выжженной солнцем почвы, в глубокой и насыщенной зелени деревьев, застывших на фоне голубого неба, в многоцветных рефлексах речных струй художник как бы суммировал опыт  
многократных и тщательно проверенных наблюдений. Иванов, однако же, стремился создать не только правдивый, но и поэтически возвышенный образ природы, в котором отразилась бы высокая торжественность совершающегося события. Пейзаж в "Явлении Христа народу" становится не "фоном", не декоративной деталью, а одним из основных элементов картины, выразителем чувства, определяющего ее содержание.